|
– Если вы хотите и дальше продолжать в том же духе, – сказал я, – то обвейте его шею руками и начинайте оплакивать. Когда я толкну вас в бок, то это будет означать, что полицейский уже близко, и вы заплачете громче, а потом повернетесь и издадите вопль. А когда тот будет совсем рядом, скажем, в десяти футах, вы наброситесь на него и начнете царапать ему лицо. Это отвлечет его внимание, Кэл сможет выбежать на террасу и броситься с нее вниз головой. В вашем котелке есть что нибудь, кроме воздуха? Что вы ответите им на вопрос, почему вы метнулись на поиски Кэла после того, как я объявил новость об убийстве? Что вы хотели первой поздравить его? Она закусила губу. Повернула голову, чтобы посмотреть на Кэла, потом еще раз, чтобы посмотреть на меня, и двинулась прочь. Один медленный шаг, потом еще, наконец, она исчезла – и как раз вовремя. Едва она зашла за первое вечнозеленое дерево, как раздался звук открывающейся двери, и я повернулся, чтобы поздороваться с вновь вошедшим. Это был полицейский. Глава 3 Даже когда я получаю свою полную порцию сна – восемь часов, – я не могу прорваться сквозь пелену утреннего тумана, пока не опустошу обязательную чашку кофе. Но когда восемь сокращается до пяти, как это было прошлой ночью, мне приходится продвигаться в ванную на ощупь. Вернувшись домой в пять утра и оставив Фрицу записку, что буду завтракать в десять сорок пять, я поставил будильник на десять часов. Это казалось разумным. Но все неприятности с будильником состоят в том, что все, кажущееся разумным в момент его включения, выглядит верхом абсурда, когда он звонит. Прежде чем разомкнуть глаза, я некоторое время лежал, пытаясь найти альтернативный вариант, но отказался от этих попыток, как только смог сообразить, что в одиннадцать часов Вулф будет в кабинете. Через сорок минут я спустился двумя этажами ниже, вошел в кухню, пожелал Фрицу доброго утра, взял из холодильника свой апельсиновый сок и сел за столик, где на подставке лежал мой экземпляр «Ньюс». Фриц, который знаком с моим утренним туманом не хуже меня и никогда не пытается говорить сквозь него, перевернул колбасу и разжег огонь под сковородкой для лепешек. Убийство Вейда Эйслера с помощью лассо, происшедшее в доме Лили Роуэн, занимало первую страницу даже такой газеты, как «Ньюс». Однако там не было никаких новостей для меня, ничего такого, о чем бы я не знал. Вчера я провел пять часов на месте преступления в окружении персонала из Бюро по расследованию убийств, затем три часа в окружной прокуратуре и еще три часа в квартире Лили – по ее просьбе. Кэл Бэрроу находился под арестом как важный свидетель. Окружной прокурор не мог сказать, будет ли тот освобожден к началу соревнований по родео, которые должны были состояться во вторник вечером. Арчи Гудвин заявил репортеру «Таймса», что он находился в доме не как детектив – его и Ниро Вулфа пригласили в гости. Вейд Эйслер, холостяк, был хорошо известной фигурой в спортивных и театральных кругах. Полиция не знала мотива убийства или же не желала допытываться. «Таймс» не распространялся о том, что у Вейда Эйслера была хроническая и обширная склонность к молодым женщинам, но бульварные газеты, наверняка, скажут об этом… И так далее. Я намазывал мед на третью лепешку, когда раздался шум останавливающегося лифта, а затем характерные звуки шагов Вулфа, перемещающиеся в холле от лифта к кабинету. Фриц, наверняка, рассказал ему о моей записке, когда относил поднос с завтраком наверх. Так что у Вулфа вряд ли могла быть уверенность, что он застанет меня там. |
