Я растер запястья и запустил следующий шар:

– Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой «калаш»?

– Держи.

Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул «калаш» пирату и задал первый вопрос:

– Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?

– Затем, что объяснять им все – сутки уйдут. И не умею я объяснять.

– Но кое‑что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение?

Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.

– Ладно, – шумно вздохнув, сказал он. – Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.

– Боцмана, – подсказал я.

– Пусть Боцмана. А теперь смотри. – Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из‑под него форменку и повернулся ко мне спиной:

– Задирай.

Я задрал.

– Ясно? – спросил он.

– Ясно, – сказал я.

Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя, как ветер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.

Как Стикс.

Потом добавил:

– Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: «Нас всех убили на той войне». Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.

* * *

Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости.

И форма, понятно, у нас была получше.

В разработанный Сивоплясом план Док внес коррективы. Мы обрядили «черных» в наши камуфляжки, а сами надели их униформу. Была откорректирована и роль Сивопляса.

Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике, его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на берег и отволокли под навес. Он мычал и бился, как уссурийский тигр, спеленутый сетью ловцов.

Укоризненный взгляд его прожигал мне сердце раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана и спина Сивопляса. И я чувствовал, что, если не удастся убедить его в правильности того, что мы делаем, этот взгляд до конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а потом будет предъявлен мне первым номером в списке моих грехов на Страшном суде.

Катер отплыл, на середине реки заглох. Его подхватило течение и медленно повлекло к востоку. Мы освободили Сивопляса и вернули ему «калаш». Он отплевался и сказал:

– Ну?

– Объясняй, – предложил я Доку.

У Дока, конечно, было много достоинств и среди них попадались даже таланты, но умением жечь глаголом сердца людей природа его обделила. Его объяснения Сивопляс слушал внимательно, но чувствовалось, что все эти дела ему глубоко до фени. Его нисколько не ужаснула апокалипсическая картина будущих локальных войн, в которых с помощью российских штурмовиков народы мира будут превращать друг друга в кровавую лапшу, оставила совершенно равнодушным угроза краха российской экономики, а когда Док упомянул о международном престиже страны, который неминуемо будет подорван, если агентура ЦРУ перехватит «Руслан», Сивопляс перебил:

– Кончай. Барабанишь, как попугай на базаре. Россия, Россия. Что такое Россия?

Док посопел, попыхтел, потом показал на реку, которая все дальше уносила катер, и сказал:

– Вот это и есть Россия. Понял? Сивопляс посмотрел на него как на убогого. И ответил:

– Это река Ингода.