|
), когда запрещалось считать Ирландию нацией. Приход молочницы символически рисуется Стивену как явление Родины, и весь пассаж перекликается с мотивами ирландской темы у Йейтса – прежде всего, в его патриотической драме «Кэтлин ни Хулиен» (1902).]. Старуха-странница, низший род бессмертных, служащая своему захватчику и своему беззаботному обманщику, познавшая измену обоих, вестница тайны утра. Служить или укорять, он не знал; однако гнушался заискивать перед нею. – И впрямь прекрасное, сударыня, – согласился Бык Маллиган, наливая им в чашки молоко. – Вы, сэр, отведайте, – сказала она. Уступая ей, он сделал глоток. – Если бы все мы могли питаться такой вот здоровой пищей, – объявил он звучно, – в этой стране не было бы столько гнилых зубов и гнилых кишок. А то живем в болоте, едим дешевую дрянь, а улицы вымощены навозом, пылью и чахоточными плевками. – А вы, сэр, на доктора учитесь? – спросила старушка. – Да, сударыня, – ответил Бык Маллиган. Стивен слушал, храня презрительное молчание. Она покорно внимает зычному голосу своего костоправа и врачевателя, меня она знать не знает. Голосу, который отпустит ей грехи и помажет для погребения ее тело, кроме женских нечистых чресл, сотворенное из плоти мужской не по подобию Божию, в добычу змею. И тому голосу, что сейчас заставляет ее умолкнуть, с удивлением озираясь. – Вы понимаете, что он говорит? – осведомился у нее Стивен. – Это вы по-французски, сэр? – спросила старушка Хейнса. Хейнс с апломбом обратил к ней новую тираду, еще длинней. – Это по-ирландски, – объяснил Бык Маллиган. – Вы гэльский знаете? – Я так и думала по звуку, это ирландский, – сказала она. – А вы не с запада, сэр [41 - Вы не с запада – к началу нашего века гэльский оставался разговорным языком только на западе Ирландии.]? – Я англичанин, – ответил Хейнс. – Он англичанин, – повторил Бык Маллиган, – и он считает, в Ирландии надо говорить по-ирландски. – Нет спору, надо, – сказала старушка, – мне и самой стыд, что не умею на нашем языке. А люди умные говорят, язык-то великий. – Великий – это не то слово, – заявил Бык Маллиган. – Он абсолютно великолепен. Плесни нам еще чайку, Клинк. Не хотите ли чашечку, сударыня? – Нет, сэр, спасибо, – отвечала старушка, повесив на руку бидон и собираясь идти. Хейнс обратился к ней: – А счет у вас есть? Маллиган, надо бы заплатить, верно? Стивен снова наполнил чашки. – Счет, сэр? – неуверенно переспросила она. – Это значит, семь дней по пинте по два пенса это семь раз по два это шиллинг два пенса да эти три дня по кварте по четыре пенса будет три кварты это выходит шиллинг да там один и два всего два и два, сэр. Бык Маллиган вздохнул и, отправив в рот горбушку, густо намазанную маслом с обеих сторон, вытянул вперед ноги и начал рыться в карманах. – Платить подобает с любезным видом, – сказал улыбаясь Хейнс. Стивен налил третью чашку, слегка закрасив ложечкой чая густое жирное молоко. Бык Маллиган выудил из кармана флорин и, повертев его в пальцах, воскликнул: – О, чудо! Он пододвинул флорин по столу к старушке, приговаривая: – Радость моя, для тебя все, что имею, отдам [42 - «Радость моя… стопам» – четверостишие из стихотворения «Жертва», вошедшего в первый сборник Суинберна «Песни перед восходом» (1871). |
