|
– Вы разжигаете мое любопытство, – любезно заметил Хейнс. – Тут какой-нибудь парадокс? – Фу! – сказал Маллиган. – Мы уже переросли Уайльда и парадоксы. Все очень просто. Он с помощью алгебры доказывает, что внук Гамлета – дедушка Шекспира, а сам он призрак собственного отца. – Как-как? – переспросил Хейнс, показывая было на Стивена. – Вот он сам? Бык Маллиган накинул полотенце на шею наподобие столы патера и, корчась от смеха, шепнул на ухо Стивену: – О, тень Клинка-старшего! Иафет в поисках отца [49 - «Иафет в поисках отца» (1836) – роман Ф.Мэрриэтта (1792-1848). Иафет (Яфет) – в Книге Бытия младший сын Ноя; «поиски отца» – один из лейтмотивов темы Стивена.]! – Мы по утрам усталые, – сказал Стивен Хейнсу. – А это довольно долго рассказывать. Бык Маллиган, снова зашагавший вперед, воздел руки к небу. – Только священная кружка способна развязать Дедалу язык, – объявил он. – Я хочу сказать, – Хейнс принялся объяснять Стивену на ходу, – эта башня и эти скалы мне чем-то напоминают Эльсинор. «Выступ утеса [50 - «Выступ утеса…» – «Гамлет» I, 4 (перевод Б.Пастернака).] грозного, нависшего над морем», не так ли? Бык Маллиган на миг неожиданно обернулся к Стивену, но ничего не сказал. В этот сверкнувший безмолвный миг Стивен словно увидел свой облик, в пыльном дешевом трауре, рядом с их яркими одеяниями. – Это удивительная история, – сказал Хейнс, опять останавливая их. Глаза, светлые, как море под свежим ветром, еще светлей, твердые и сторожкие. Правитель морей, он смотрел на юг, через пустынный залив, где лишь маячил смутно на горизонте дымный плюмаж далекого пакетбота да парусник лавировал у банки Маглине. – Я где-то читал богословское истолкование, – произнес он в задумчивости. – Идея Отца и Сына. Сын, стремящийся к воссоединению с Отцом. Бык Маллиган немедля изобразил ликующую физиономию с ухмылкою до ушей. Он поглядел на них, блаженно разинув красивый рот, и глаза его, в которых он тут же пригасил всякую мысль, моргали с полоумным весельем. Он помотал туда-сюда болтающейся башкой болванчика, тряся полями круглой панамы, и запел дурашливым, бездумно веселым голосом: Я юноша странный, каких поискать [51 - «Я юноша странный…» – с малыми изменениями стихи из баллады, сочиненной Гогарти и довольно широко известной в дублинском непечатном фольклоре начала века.], Отец мой был птицей, еврейкою – мать. С Иосифом-плотником жить я не стал. Бродяжничал и на Голгофу попал. Он предостерегающе поднял палец: А кто говорит, я не бог, тем плутам Винца, что творю из воды, я не дам. Пусть пьют они воду, и тайна ясна, Как снова я воду творю из вина. Быстрым прощальным жестом он подергал за Стивенову тросточку и устремился вперед, к самому краю утеса, хлопая себя по бокам, как будто плавниками или крыльями, готовящимися взлететь, и продолжая свое пение: Прощай же и речи мои запиши, О том, что воскрес я, везде расскажи. Мне плоть не помеха, коль скоро я бог, Лечу я на небо… Прощай же, дружок! Выделывая антраша, он подвигался на их глазах к сорокафутовому провалу, махая крылоподобными руками, легко подскакивая, и шляпа ветреника колыхалась на свежем ветру, доносившем до них его отрывистые птичьи крики. |
