Выручал меня Чингьяле: он, будучи гурманом, периодически встревал в наш разговор, описывая свои любимые блюда. Я рассказала в ходе общей беседы про пылкую любовь населения России к пицце — не меньшую, чем в Америке, — а также о собственных смелых попытках сотворить пиццу в домашних условиях. Услышав подробности, адвокат весь переполнился патриотическими чувствами. Из его монолога я узнала о приготовлении гастрономического символа Италии много нового и бесполезного для наших малогабаритно-полевых условий жизни. Оказывается, настоящая неаполитанская пицца выпекается в печи со специальным покрытием из огнеупорного кирпича, которую следует топить лишь буковыми или дубовыми дровами, и еще — невежественные американцы кладут на лепешку слишком много начинки, даже кусочки вареных полуфабрикатов, а это смертный грех против вкуса истинной пиццы! Потом Чингьяле увлекся описанием какого-то сказочного блюда под названием "Салтимбока": говяжья вырезка, поджаренная на гриле и сбрызнутая коньяком, с ломтиками ветчины "Пармо" и картофелем, запеченным "ау гратен" — в сливках и грибном соусе. Впрочем, может быть, я что-то путаю: в конце его рассказа аудитория так разволновалась — была готова съесть если не запеченного "ау гратен" носорога, то, как минимум, еще один обед.

Чингьяле замечательно рассказывал о всяческой вкуснотище: кругленький, с аппетитной привычкой похрюкивать и потирать маленькие ручки в особо патетических местах повествования, он вовлекал слушателя в круговорот съедобных прихотей и прямо-таки доводил публику до слюнотечения, почти до беспамятства. Я представила обжору-адвоката в ходе судебного процесса: как, потирая ручки, он меряет шагами пространство перед трибуной судьи и вкусно описывает, сколь дивным ангелочком был его клиент, пока жизнь не вынудила бедняжку совершить сто пятнадцатое убийство. Ведь если бы подсудимый не подхалтуривал киллером, он не смог бы дарить рождественских подарков своей подружке — несчастной сиротке, которая мало видела хорошего за свои тридцать пять лет, а особенно от этих ужасных, грубых мужиков! Пожалейте обвиняемого, господа присяжные, он — единственный лучик света в жизни кроткой Золушки — певицы кабаре!

Было так мило и душевно, пока мы не вернулись в "Кому-АРТ". Здесь нас поджидали художники и голодный, истерзанный сомнениями шеф. Дармобрудеру было с чего усомниться в успехе предприятия! Сегодня его фавориты превзошли все мои опасения. Узрев их воочию, я испытала жуткий приступ паники. Мне вдруг отчаянно захотелось убежать к себе в каморку, высыпать остатки отравленного кофе прямо в чайник, заварить и выпить залпом, а потом заснуть лет на сто и проснуться от поцелуя прекрасного принца, который посетит помещение со спящей хранительницей фондов в составе туристской экскурсии.

Все началось с того, что, вперед выступила Веревкина и басом произнесла: "Осанна!" Я и Дармобрудер поперхнулись. От проклятой шизофренички так благоухало мужской туалетной водой, что казалось — мы все пришли побриться в дешевую парикмахерскую. Итальянцы радостно закивали и протянули руки для рукопожатия. Они, видимо, решили, что эту жуткую бабу зовут Осанной.

Тем временем Элеонора рассматривала мужчин-художников с выражением напряженного размышления на лице. Потом она подозвала переводчика и сказала ему пару фраз. У толмача тут же лицо перекосилось, стало безумным, глаза вылезли из орбит, как будто он получил удар ногой в пах и не имеет возможности даже застонать.