Что меня сразу удивило: Лера явно злилась на Линькова. Я сказал, что он человек умный и симпатичный, а Лера покраснела до ушей и заявила, что Линьков вот именно ничуточки не симпатичный и никакой не особенно умный, а даже скорее наоборот. Я начал допытываться, в чем дело, но Лера сказала, что просто Линьков произвел на нее неприятное впечатление. Но я постепенно восстановил ход ее разговора с Линьковым, и тогда все стало ясно. А то мне трудно было поверить, что сверхвежливый А.Г.Линьков способен обидеть девушку, да еще такую милую, как Лера.

Насчет Аркадия она могла мне вообще ничего не объяснять, я таких историй навидался, за последние два года в особенности: проведет Аркадий с какой‑нибудь девицей денек‑другой, в кино сходит либо на лыжную прогулку, например, – девица потом рассчитывает на дальнейшие встречи, а Аркадий успел осознать, что с ней разговаривать не о чем, значит, и встречаться больше неохота… Я сильно подозревал, что в эксплуатационный корпус Аркадий потом ходил вовсе не из‑за Леры. К ней‑то он, естественно, заглядывал, – он же вежливый и вообще по сути добрый, обижать девушку ему не хотелось, вот он и отделывался обаятельными улыбочками да ссылками на занятость. Поэтому я слушал щебетание Леры насчет того, как исключительно хорошо относился к ней Аркадий, а сам искал зацепку, чтобы деликатно расспросить ее о других участниках праздника. Мне это было легче, чем Линькову: я не следователь, я свой, я друг Аркадия… Лера мне сама все рассказала, не дожидаясь расспросов, да еще с такими подробностями, которых Линькову нипочем бы не сообщила. Мне эти подробности тоже, собственно говоря, были ни к чему в деловом смысле, но речь шла об Аркадии, и я слушал все.

Вскоре, однако, я почувствовал, что еще немного поговорим мы об Аркадии, о веселом, обаятельном, чутком, остроумном – словом, о живом Аркадии! – и я волком выть начну. Лера то и дело говорила о нем, забывая прибавить «был», и мне от этого становилось еще страшней и тоскливей. Я начал непроизвольно вздыхать, ерзать, и тут Лера проявила женскую чуткость

– всхлипнула, аккуратно утерла глаза и нос красивым цветастым платочком и заверила, что она вполне понимает и разделяет мои чувства.

– Мне самой знаешь как тяжело вспоминать! – сказала она под конец.

И это меня разозлило почему‑то. Я, конечно, видел, что Лере очень жаль Аркадия, но разве это сравнишь…

Эта мимолетная злость помогла мне вернуть равновесие, и я вскоре поймал в словах Леры ниточку, за которую можно ухватиться. Лера сказала, что Аркадию очень понравилось, как она поет, и песни ее тоже понравились.

– Он меня даже записать хотел, на магнитофон! – добавила она. – Нет, правда! Ты что, не веришь?

– Что ты, Лерочка! – поспешно возразил я. – Просто я как‑то не наблюдал, чтобы Аркадий записывал песни. Он больше джазом увлекался. Правда, есть у него негритянские спиричуэлс…

– А у меня как раз одна песня в стиле спиричуэлс! – заявила Лера. – Не моя, конечно, я своих не пишу, но очень хорошая. И насчет джаза он тоже сговорился кое‑что переписать…

– С кем это? – сразу же спросил я. – С кем сговаривался‑то?

– С Женькой Назаровым, с кем же еще! У Женьки и магнитофон особенный, со стереозвуком, и джазовых записей – ну, уйма!

– А с Раиным кавалером Аркадий не говорил?

– Ты смотри! – удивилась Лера. – Только и разговоров, что про этого Роберта! То следователь спрашивал, теперь ты… Да о чем с ним говорить, господи!

– О джазе, например, – терпеливо разъяснил я.