– Насчет изменения будущего – тут я согласен, – сказал Линьков. – Мы все равно меняем будущее, любыми своими действиями. Даже бездействием… Ничего не делать – это, в сущности, тоже вариант действия. Но что касается прошлого – дело совсем другое. Ведь изменив прошлое, мы изменяем настоящее

– то, в котором сегодня живем. Тут уж я не знаю… в общем, надо бы поосторожнее с этим…

– Да я вполне приветствую осторожность! – откликнулся я. – Только я; по правде говоря, сомневаюсь, что можно так уж основательно изменить прошлое. Читал я, помню, такой фантастический рассказ. Там люди отправлялись на экскурсию в далекое прошлое и охотились на заранее отмеченных динозавров; скажем, известно, что этот именно ящер через пять минут утонет в асфальтовой яме, и ничто не изменится, если его застрелят на три‑четыре минуты раньше этого… Но один из экскурсантов случайно раздавил бабочку, и в результате, вернувшись в будущее, они обнаружили там вместо демократического строя – фашистский.

– Это рассказ Рэя Брэдбери «И грянул гром», – сказал Линьков.

«И все‑то он знает, все‑то помнит! – ужаснулся я. – Не человек, а ЭВМ с долгосрочной памятью!»

– Да, действительно Брэдбери. Так вот, по‑моему, ни бабочка, ни брусок, что с ними ни случись, на ход истории не повлияют. Нужна целая серия продуманных, целенаправленных действий, тогда и мелочами можно добиться серьезных результатов. Постепенно, по волоконцу, можно перерезать толстый канат. А если отщипнешь одно волоконце, ничто не изменится. Да вот в том же «Конце Вечности» правильно, по‑моему, говорится о затухающих изменениях реальности: они расходятся все шире, как круги по воде, и постепенно, вдали, сходят на нет. Не так‑то легко повлиять на ход истории! Почему я и думаю, что зря мы осторожничаем со своими брусками, ничего они вообще не изменят, сколько их ни перебрасывай во времени.

– Наверное, вы правы, – сказал Линьков. – Мир ведь статистичен. Это миллионы событий, в общем‑то, случайных. Можно заменить десятки и тысячи событий другими, а историческая тенденция останется та же. И результат будет тот же. И вообще, по‑моему, с изменяющимися временами дело обстоит несколько иначе, – я имею в виду мировые линии, о которых вы говорили. Конечно, строго говоря – очень‑очень строго! – две линии, на одной из которых бабочка жива, а на другой раздавлена, отличаются друг от друга. Но это отличие можно установить только при помощи каких‑то сверхмощных, еще несуществующих «временных микроскопов». А если смотреть на события обычным, невооруженным человеческим взглядом, то никакой разницы не увидишь. И не только две линии, а пожалуй, тысячи и миллионы теоретически различных линий могут на практике быть неотличимо схожими. По‑моему, нужно ввести какой‑то интервал исторической неопределенности, что ли. Для допуска на всякие вмешательства, в пределах которого все заново возникающие мировые линии, все измененные будущие окажутся практически одинаковыми.

Я посмотрел на Линькова с уважением – в который раз за сегодняшний день! Он был абсолютно прав. Если начнешь двигаться, так сказать, поперек мировых линий, расходящихся из одного и того же прошлого, то придется, наверное, пересечь миллионы их, прежде чем наткнешься на историю, существенно отличающуюся от нашей.

– Конечно, вы правы, – продолжал Линьков, – необходима серия, и довольно длительная серия воздействий, чтобы две мировые линии существенно разошлись.