Все шумно идут в соседнюю комнату, и Ирина Михайловна усаживает Илью рядом с Машей. Братьев ее она устраивает по соседству с девушками, помогавшими ей накрывать на стол. (Позже выясняется, что они тоже физики.)

Громко звучат куранты в динамике радиоприемника, хлопают пробки откупориваемого шампанского, звенят бокалы. И уже нет и речи ни о каких элементарных частицах и знаменитых физиках. Все состязаются в остроумии, и Маше приятно видеть, что братья ее имеют успех. Они смешат чем-то своих соседок и произносят остроумные тосты. А сама она - центр общего внимания.

Один только Лева Энглин, сидящий слева от Маши, ведет себя так, будто и не замечает своей соседки. Даже чокается с нею лишь тогда, когда она сама протягивает к нему свой фужер. И конечно же он не догадывается предложить ей какую-нибудь закуску. Да и сам забывает закусить. Ему всякий раз напоминает об этом Ирина Михайловна. Обращает она его внимание и на то, что рядом с ним сидит такая очаровательная девушка, как Маша, и что надо бы ему поухаживать за нею.

- Что ты хочешь от этого бесчувственного человека, мама? - смеется Илья. - Интерес к Маше он может проявить лишь в том случае, если она сама проявит интерес к математической логике, которой он сейчас так увлечен. Но если бы Маша проявила такой интерес, я бы ей не позавидовал.

- Почему же? - спрашивает заинтригованная Маша.

- Да вы бы услышали от него такое, что и нам, физикам, не всегда понятно. Об "аксиомах исчисления строгой импликации Аккермана", например. И такую терминологию, как "конъюнкция в антецеденте" или "дизъюнкция в консеквенте".

- А что же тут непонятного? - удивленно пожимает плечами Лева. - Это ведь термины обычной логики, которую связывает с математикой именно то обстоятельство, что математические доказательства носят строго логический характер.

- Математика, следовательно, обязана своей точностью логике? - включается в разговор еще один физик.

- Да, конечно, - энергично кивает головой Лева, не замечая, что Ирина Михайловна протянула ему тарелку с закуской.

- Почему же тогда специалисты по математической логике утверждают, что логику можно сделать точной наукой только с помощью математических методов? Замкнутый круг какой-то получается.

- Вы, кажется, доберетесь скоро и до парадоксов Зенона, смеется Илья. - Вспомните такие его "трудные вопросы", как "Дихотомия" и "Ахиллес".

- Ты назвал лишь две его апории, - кричит кто-то с противоположного конца стола, - а их было четыре. Вспомни-ка еще "Стрелу" и "Стадий"!.

- Позвольте, почему же тогда только четыре? - стучит ножом по тарелке уже кто-то из степенных коллег Нестерова-старшего. - До нас дошло девять апорий Зенона, а, по утверждению историков философии, было их сорок пять.

- Но что же это у нас такое? - встает Андрей Петрович. Встреча Нового года или научный симпозиум? Однако, если уж речь зашла о Зеноне Элеиском, сформулировавшем свои парадоксы еще в пятом веке до нашей эры, то тут ничего нельзя утверждать с достаточной достоверностью. Они ведь дошли до нас в основном благодаря Аристотелю, критиковавшему их в своей "Физике" через сто лет после их появления.

- А может быть, даже обязаны мы этим не столько Аристотелю, сколько комментариям Симпликия к "Физике" Аристотеля, написанным уже почти через тысячу лет после Зенона, - усмехаясь, добавляет еще один доктор физико-математических наук.

- И это называется, он навел порядок? - сокрушенно качает головой Ирина Михайловна, бросая на Андрея Петровича укоризненный взгляд. - Подлил только масла в огонь. Теперь их ничем не остановишь.

А Маше нравится этот необычный за новогодним столом научный спор. Она хоть и впервые слышит имя древнегреческого ученого Зенона и никакого представления не имеет о его "трудных вопросах", но ей ясно, что тут собрались люди, всецело поглощенные наукой.