|
Это была свадьба. Мужчины были в черном, отчего их крестьянские лица казались особенно загорелыми. Девушки - в шелковых, голубых или розовых, платьях. Отцы семейств курили сигары, мамаши отличались внушительными размерами бюста. Пиршество, очевидно, только что состоялось на ферме, и все вышли на шоссе подышать воздухом. Женщины держали мужчин под руку. Может быть, по вине заходящего солнца, а может быть, из-за темных рядов сосен, рыжеватого оттенка скал и необычайно чистого, совершенно прозрачного воздуха все это праздничное шествие казалось искусной деревянной резьбой, словно умелые нюрнбергские мастера вырезали и раскрасили этих мужичков и баб. Все они отошли в сторону, все рассматривали машину. Среди них - маленький мальчик, чей восхищенный взгляд на мгновение коснулся Владимира, сидевшего в глубине машины. Открывшаяся за поворотом деревня, еще более игрушечная, навевала ощущение детской чистоты. На площади мужчины играли в шары. Они сняли пиджаки, и белые рукава их рубашек, казалось, притягивали к себе все солнечные лучи. Воскресенье, Пасха были повсюду, на всем пути. Проехав к морю ближе, можно было увидеть рыболова с удочкой в руке то на одной, то на другой скале. Перед каждой дорожкой стояла машина, а пассажиры ее наперегонки забирались наверх, в подлесок. Принарядились даже старики, сидящие у себя на пороге. И все головы поворачивались вслед за синей машиной, непохожей на все встречные, за синей машиной, ехавшей своим путем, чуждой и Пасхе, и всей окружающей природе. Она была совсем другой породы, чем другие воскресные машины. И люди это чувствовали. Какой-то миг они с тревогой провожали ее глазами, но тут же спокойствие вновь возвращалось к ним, и они с наслаждением, медленно смаковали, как вкусный напиток, этот пасхальный вечер. То здесь, то там по дороге попадались виллы, такие же большие, как “Мимозы”, окруженные цветущими садами. И все же достаточно было бросить на них беглый взгляд, чтобы почувствовать, что виллы эти - одной породы с машинами, стоящими вдоль шоссе, одной породы с рыболовами и гостями на свадьбе, вышедшими на дорогу передохнуть между двумя пиршествами. Владимир глядел на короткую шею Жанны Папелье, на ее квадратные плечи, на короткие бесцветные, редкие волосы на затылке. - В сущности, она ведь не злая, - произнес голос рядом с ним. Они молчали вот уже два часа, каждый смотрел, как мир пробегает мимо них за стеклами машины, и когда наконец Жожо пробормотала эти слова, Владимир взглянул на нее. Она казалась более задумчивой, чем обычно, может быть, просто от скуки. Его больше всего раздражало ее дряблое тело, какая-то общая несобранность. Однажды, открыв дверь в маленькую гостиную, он увидел, как она предается любви с графом де Ламоттом. - Уж не знаю, что на нее нашло сегодня утром, - вздохнула Жожо опять. - Устроила вам сцену? - Я ей только показала письмо моего сына, как раз тогда получила... Они подъезжали к Ту лону, уже миновали Гийэр и его пальмовые рощи. Владимира охватывала дрожь при одной мысли, что Жанне может прийти в голову остановиться в Тулоне. Ему было не по себе от ощущения, что Блини где-то здесь, близко, сидит в отчаянии в каком-нибудь бистро. Однако он вздрогнул при слове “сын”. Он и не знал, что у Жожо есть ребенок. В доме у Жанны так уж повелось - никто друг о друге не знал почти что ничего. Владимир видел, как Жожо занимается любовью. Не раз она плакала в его присутствии. Он возился с ней, когда она напивалась до беспамятства, - но он не знал, что у нее есть ребенок! - Сколько ему лет? - Семь. |
