|
Еще как дурно… Да к тому же – зачем затевать эти фабулы с ними? Ведь… их же, в сущности, нет… Мы же психи… а эти, фантасмагории в белом, являются нам временами… Тошнит, конечно, но что же делать? Ну, являются… ну, исчезают… ставят из себя полнокровных жизнелюбцев…
Прохоров . Верно, верно, и Боря с Тамарочкой хохочут и обжимаются, чтоб нас уверить в своей всамделишности… что они вовсе не наши химеры и бреды, а взаправдашние… Гуревич . Поди‑ка ко мне, Прохоров… к вопросу о химерах… Вот это вот (показывает на укол) – это долго будет болеть? Прохоров . Болеть? Ха‑ха. «Болеть» – не то слово. Начнется у тебя через час‑полтора. А дня через три‑четыре ты, пожалуй, сможешь передвигать свои ножки. Ничего, Гуревич, рассосется… Я тебя развлеку, как сумею: буду петь тебе детские песенки. Гуревич . Скажи, Прохоров, от этого укола «сульфы» есть какое– нибудь облегчающее средство? Прохоров . Проще простого. Хороший стопарь водяры. А чистый спирт – и того лучше… (Шепчет на ухо Гуревичу нечто) Гуревич . И это – точно? Прохоров . Во всяком случае, Натали сегодня заменяет и дежурную хозяйку. Все ключи у нее, Гуревич. Она их не доверяет даже своему бэль‑ами, Бореньке‑Мордовороту… Гуревич (Цепенеет. Пробует встать) Вот оно что… (И снова цепенеет от такой неслыханности) У меня есть мысль. Прохоров . Я догадываюсь, что это за мысль. Гуревич . Нет‑нет, гораздо дерзновеннее, чем ты думаешь… Я их взорву сегодня ночью!
За дверью голос медсестрички Люси: "Мальчики, на укольчики! Мальчики! В процедурный кабинет, на укольчики!" В третьй палате никто не внемлет. Один только Гуревич делает пробные шаги.
(Еще что‑то шепчет Прохорову. Потом:)
Так я вернусь минут через пятнадцать, Увенчанный или увечный. Все равно.
Прохоров . Браво! Да ты поэт, Гуревич! Гуревич .
Еще бы! Пожелай удачи. Буду Иль на щите и с фонарем под глазом Фиолетовым, но… но, всего скорей, И со щитом, и – и без фонарей.
З А Н А В Е САкт третий
Лирическое интермеццо. Процедурный кабинет. Натали , сидя в пухлом кресле, кропает какие‑то бумаги. В соседнем, аминазиновом, кабинете – его отделяет от процедурного какое‑то подобие ширмы – молчаливая очередь за уколами. И голос оттуда исключительно Тамарочкин. И голос примерно такой: "Ну, сколько я делала тебе в зад уколов, а ты все дурак и дурак!… Следующий!! Больно? Уж так я тебе и поверила! Не зуди, маманя! А ты – чего пристал ко мне со своим аспирином? Фон‑барон какой! Аспирин ему понадобился! Тихонечко и так подохнешь! Без всякого аспирина! Кому ты вообще нужен, раздолбай?… Следующий!…" Натали настолько свыклась с этим, что и не морщится, да и не слушает. Она вся в своих отчетных писульках. Стук в дверь. Гуревич (устало). Натали?… Натали .
Я так и знала, ты придешь, Гуревич. Но что с тобой?…
Гуревич .
Немножечко побит, Но снова Тасс у ног Элеоноры!…
Натали .
А почему хромает этот Тасс?
Гуревич .
Неужто непонятно?… Твой болван Мордоворот совсем и не забыл… Как только ты вошла в покой приемный, Я сразу ведь заметил, что он сразу Заметил, что…
Натали .
Какой болван? Какой Мордоворот? При чем тут Борька? Что тебе сказали? Как много можно наплести придурку Всего за два часа!… Гуревич, милый, Иди сюда, дурашка!…
И наконец объятие. |
