|
Антинародный герой, ветеран трех контрреволюций, он беспомощен и сир, понятное дело, на скромные ассигнования ФБР долго не протянешь… Но все его бормотания и молитвы – это привычное кривляние наших извечных недругов. Это извечное кривляние наших привычных недругов. Это недружественная извечность наших кривляк. (Вдохновенно прохаживается) Так вот, антикремлевские мечтатели рассчитывают на наше с вами снисхождение. Но мы живем в суровые времена, и слова типа «снисхождение» разумнее употреблять пореже. Это только в военное время можно шутить со смертью, а в мирное время со смертью не шутят. Трибунал. Именем народа боцман Михалыч, ядерный маньяк в буденовке и сторожевой пес Пентагона, приговаривается к пожизненному повешению. И к условному заключению во все крепости России разом!
Почти всеобщие аплодисменты.
А пока – за неимением инвентаря – потуже прикрутите его к кровати. Пусть обдумывает свое последнее слово.
Алеха и Пашка опрокидывают Михалыча на постель и простынями и полотенцами прикручивают так, чтоб тот не мог шевельнуться ни одним своим суставом и членом.
Люси (врывается в палату, привлеченная кряхтением палачей и оглушительным рычанием жертвы) Что здесь происходит, мальчики? Оставьте его в покое. Что ни день – у вас то суд то расправа. Где тут лишняя койка? (Открывает шкап и вынимает комплект чистого белья, бойко швыряет на порожний матрас.) Скоро обход. Алеха (тихо берет за плечи крохотную Люси и, выпятив одновременно пузо и глаза‑фурункулы, выделывает вокруг нее томные, танцевальные движения, а потом поет свою коронную, предварительно ударив себя в пузо и тряхнув головою)
Мне долго‑долго будет сниться Моя веселая больница, А еще дольше будет сниться Твоя шальная поясница.
Прохоров . Алеха! Припев! Алеха .
Алеха жарит на гитаре, Обязательно на рыженькой женюсь! Ал‑лех‑ха жарит на гитаре, Обязательно на рыженькой женюсь! Пум! Пум! Пум! (Бьет по животу) Обязательно, Обязательно. Я на рыженькой женюсь! Пум! Пум! Пум! Отстегнула все застежки, Распахнула все одежки, И едва дыханье жизни Из ноздрей не улетело. В трюме мичман облевался, Боцман палубу грызет! Хо– хо‑хо‑хо!
Прохоров . Припев, Алеха! Алеха .
Ал‑лех‑ха жарит на гитаре, Но у него не выйдет ничего! Пум‑пум‑пум‑пум! Да ну и пусть он жарит на гитаре ‑ А я… (осклабясь) А я… Обязательно, Обязательно…
Привычно фыркая, Люси ускользает к дверям. И наталкивается на входящего в палату Гуревича в желтой робе, как у всех, и в мокрых волосах. На лице незаметно следа побоев, но общая побитость очень даже заметна, да и всем понятна: Боренька, санпропускник…
Люси . Ой, а вот новенький… Ваша койка первая слева… стелите свою постельку, я могу вам помочь, если что не так… Гуревич (яростно) Сам! Сам! Провались, девка!…
Люси исчезает. Пение на время прерывается. Гуревич комкает все белье и швыряет его в угол кровати, потом смотрит направо: розовый Витя с аппетитом глядит на него, поглаживает живот все любовнее и облизывается, иногда отворачиваясь в подушку, чтобы подавить в себе смешок, ему одному ведомый. Гуревич с полминуты его разглядывает, ему становится совсем невмоготу. Он смотрит на соседа слева: сплетенный со всех сторон Михалыч все еще что‑то шепчет, с лицом скудеющим и окаянным. Над ним склонен Стасик.
Стасик . Сейчас по всему миру все могильщики социализма – все исповедуются и причащаются… А ты почему, дедушка, не хочешь?… Прохоров (Стасику) Цыц, моя радость! Дай потолковать с человеком… Стасик . |
