|
Однако, что же это Варенька, так долго? — Дмитрий Иванович беспокойно повернулся в скрипучем кресле, тронул было пальцем серебряный колокольчик, стоявший на столе, среди посуды. Но в тот же самый момент зашуршало кружево, батист, креп-жоржет, и в вихре атласных лент, залитая кораллами, — они сверкали на позднем, жгучем солнечном свете всюду: в высокой прическе — гребнем, в ушах — серьгами; на шее, запястьях — ожерельем и браслетами, нежно переливаясь искрами и оттеняя румянец, пылающий на щеках, и белоснежное кружево венецианской шали с шелковистою бахромою, — явилась в дверях, словно живая картина в раме, слегка запыхавшаяся Варенька, с сложенным вдвое крошечным расписным веером в руках.
— Простите, папенька, я платье сменила, мочи нет на такой духоте, и — в атласе, хоть и открытое оно… Дмитрий Иванович в ответ рассмеялся, махнул рукою: — Идите, идите, к водам усадебным восвояси, нам тут и не нужны вовсе твои дамские подробности. Вот видишь, уже Мамака от тебя брови хмурит, и Ивана Владимировича заставила ждать, негодница! — Не нарочно, я поверьте! — Варенька закусила нетерпеливо верхнюю губку, подняла к виску округлое запястье, поправила выпавший своенравно из прически локон. Кораллы, краем тугой браслетки, поймавшие беглый солнечный луч, засверкали набрасывая, теплые тени на ее лицо и темные дуги бровей, изящно вылепленные крылья носа. — Я, ежели правду сказать, знать хотела, что скажет Иван Владимирович о кораллах маменькиных, к лицу ли они мне? Целую коллекцию маменька оставила, в ларцах пылится и не со всяким платьем наденешь. Скоро уж кораллы мои, Иван Владимирович, будут древнее Ваших камей да гемм греческих! В музее только их выставлять надобно будет! — Варенька притворно капризно надула губки. — Ох, Варвара, смотри! И вправду ведь, прелестницы век короток, уйдешь ты вся в красоту свою, что с тебя станется-останется? — шутливо погрозила пальцем Мамака. — Где будут кораллы то твои? — А я все дочерям своим оставлю! — фыркнула Варенька. — Да и музей на что? Не шучу ведь, всерьез! — Да, да, — внезапно подхватил ее реплику до тех пор молчавший гость. — Я вот, если свершится моя мечта, Варвара Дмитриевна, то за честь кораллы Ваши увековечить почту, поверьте! — Какая же вдруг у вас мечта, Иван Владимирович? — тотчас заинтересованно ахнула Варенька, — Вы о чем это? — Мечтается мне уж много времени создать в Москве Музей искусств изящных, древних, античных, для просвещения народа. И можно было бы там представить всю историю красоты земной, от древних статуй фараонов египетских и богини Исиды с сыном на руках до Венеры Праксителевой и того, что творят наши русские художники: Шубин, Клодт… — А картин, что же, и не будет в Музее том? — Почему же? Все будет, милейшая Варвара Дмитриевна, и геммы, и камеи, и витражи, и картины. И кораллы Ваши там бы хорошо смотрелись, право! — Цветаев неожиданно, мягко и переливчато засмеялся. Смех удивительно шел к нему смягчал принужденную строгость, сдержанность, скованность манеры. — Вот Вы только себе представьте: сводчатые анфилады зал, мраморные полы, стройные колоннады в переходах, и статуи, и маски, и саркофаги, и амфоры греческие, и резьба по кости в больших витринах стеклянных… Сказывали мне, в Японии есть резчики, столь искусные, что из вишневой косточки даже статуэтки делают, до того крохотные! А там, где картины поместятся, можно залы в иных тонах сотворить: мягкий свет, теплый гобелен на стенах или охра и пуфы вдоль зал на гнутых ножках, для посетителей… И в одной из витрин — Ваше море, кораллов, любезнейшая Варвара Дмитриевна, только подумайте минуточку, море кораллов! — Да ну Вас, Вы шутник! — Варенька, довольно сияя всеми ямочками щек, глазами, осторожно тронула краем веера руку Цветаева. |
