|
— Надоело мне прошлым жить, а Вас, знаю, и чувствую, уважать смогу от всего сердца, у Вас душа щедрая, солнечная. Под стать моей. В чем то мы с Вами схожи, а в чем — не уловлю пока. Ну, а на сердце не взыщите, авось оно и приручится со временем? Я над ним большой воли не имею. Это мне от Бога испытание, Мамака твердит: за легкость мою характера. Иначе, говорит все, как же я, бедовая, неугомонная певунья, пойму, что не все на свете — солнечный свет, а есть и тучи?
— А сквозь тучи солнечный свет-то теплее и на жемчужный похож, — негромко и невпопад ответил Цветаев крепко сжимая локоть девушки. — Не замечали разве? Вы не бойтесь, Варенька, моей любви нам на двоих хватит, даже если Вы и с сердцем своим не совладаете. Прошлое Ваше меня не страшит, оно принадлежит не мне, им распоряжаетесь Вы, Вы и вольны забыть и отринуть, посмеяться и отпустить его, что птицу вольную, ввысь… Не тревожьтесь прошлым!.. Парк чудный у Вас, жимолостью дивно пахнет, серебряной акацией. И откуда эти дерева в холодном Подмосковье? — Это все папенька велел разбить аллеи, а за ельником, куда парк выходит, такая унылость, никакой отрады для глазу нет. Не то, что в Неаполе, и галька на солнце меня радовала. Тоскую по этой красоте несказанно! А Вы? — Мне тоже по ночам снятся чужие страны, а еще знаете, все снится, что иду босиком из своего Шуйского уезду до столицы, по грязи шлепаю, без сапог, и все хочу было повернуть назад, да как зажмурю глаза, как представлю что, папенька мой отец протоиерей Владимир, мне пальцем грозит, бородою потрясывая своей священнической, длинною, так и просыпаюсь сразу… Варенька рассмеялась тихо, словно серебряные бусинки раскатились по тропинке. — Ах, вот за то вас папенька мой и жалует, что Вы на него в молодости похожи! Как две капли воды. И упорство то же, и вера, и — Судьба. Кто знает, может, тем же самым и мне Вы в сердце вошли? Она протянула нечаянному жениху руку, на запястье ее опять тихо и нежно зазвенели кораллы. Она продолжила раздумчиво, словно откликаясь на звон тот: — Вот уж не думала, что на этой тропке я судьбу свою найду, да только, видимо, правду говорят: страсть, что искра — вспыхнула, да растаяла, нежность и уважение еще чувству нужны, чтобы оно длилось… Вы верите, что у нас с Вами все это будет? — Это — есть, Варвара Дмитриевна. — твердо произнес Цветаев, сжимая ладонью хрупкие пальцы девушки. — У меня — есть. На нас двоих. Не сомневайтесь. Где то возле дома раздался тонкий, высокий звук, словно зов лебедя-шипуна или другой какой диковинной птицы. Варвара Дмитриевна удивленно повела бровью: — Папенька зовет. Но мы ведь только что от стола!! Неужто, кто еще в гости приехал? Так для визитов поздно уже… — Должно быть, почтенный Дмитрий Иванович что-то сердцем почувствовал. Торжественность момента, — усмехнулся по-доброму, как усмехаются слабостям любимых людей или детей, Цветаев. — Вот и зовет нас с Вами — радостью поделиться. Идемте? Как же тут нам не побаловать старика? — И, согласно повернувшись, молодые люди вновь заспешили по отлогой тропинке, только уже совсем в обратном направлении… Скрипел под острыми каблуками белый ракушечник, пригибалась под легкой тяжестью замшевой ботинки Вареньки, тотчас выпрямляясь, молодая трава, и быстрота их общего, совпадающего шага выдавала только лишь невольное волнение молодых людей. Но еще более заметно было волнение это по тому, как в унисон щекам и красивому изгибу шеи пламенели, звенели, лучились огоньками-искрами на запястьях, в ушах и на темном золоте волос, в виде испанского высокого гребня, — кораллы Вареньки Иловайской, колдовское, наговоренное наследие ее матери, чье имя, повадку, стан, красоту, легкий шаг, несла она собою, в себе, повторяя, изменяя. |
