– Да ну кто знает, – отзывался он, не отрывая глаз от экрана. – С транспортом, может быть, что нибудь…

– Да наверно, что ж еще! – говорила Маша.

Ермолай с Виссарионом играли на диване в шахматы. Виссарион приехал в кособоко топырившемся на груди пальто, под пальто оказался куль из нескольких накрученных одна на другую газет, а внутри в нем, поблескивая целлофаном обертки, сидели пять махрово топорщившихся примятымн лепестками красных гвоздик. «Ой, Саня, откуда?! – ахнула неверяще, дойдя до них, Маша. – Да какие же ты за них деньги заплатил?» – «Не разорился, Мария Сергеевна, не разорился, – с улыбкой отозвался Внссарион.Больше бы – разорился, а так – осилил». «Ну спасибо Саня, ну спасибо…» – перерывая стягивающую целлофан нитку, счастливо сказала Маша, и сейчас эти пять гвоздик, совсем не прихваченные морозом, стояли в вазе посередине стола.

Временами Евлампьев, переставая обращать внимание на комментатора и просто следя за соверщавшимся на экране, прислушивался к тому, что происходит у него за спиной. Ермолай выигрывал. Он выигрывал – и сопровождал каждый свой новый ход, неуклонно приближавший его к победе, благостнорасслабленным пошучнванием. Виссарион огрызался: «Не победить важно, а бороться с достойным тебя противником!» – но огрызался он без всякого внутреннего напряжения, благодушно даже, с обычным своим спокойным достоинством – просто поддерживая навязываемую Ермолаем игру словесную.

– Да уж вижу вот, не с очень то, кажется, достойным… – с невинной ехидцей тянул Ермолай.

– Это ты о ком? – так же невинно осведомлялся Виссарион, и по всему этому их разговору, по их интонациям въявь ощущалось, что им, и тому, и другому – обоим, приятно было так вот неожиданно сойтись, сидеть так вот, перебрасываясь этими порожними, ничего не значащими словами, – они как бы творили ими вокруг себя некое поле, некую замкнутую зону, в которой возникал для них полный, ничем не омрачаемый душевный покой.

– Ну что же это они, а!.. – вошла в комнату Маша. – Что они так, как ты думаешь? – спросила она Евлампьева.

«Да ну кто их знает…» – хотел было автоматически отозваться Евлампьсв и не успел: в дверь позвонили. Долгим, торопящимся, кающимся звоном: ну, вот и мы, прибыли… заждались, да?!

– Ну, слава богу! – бросилась в коридор Маша.

Евлампьев, продолжая смотреть на экран, поднялся: нельзя было не встретить, нужно было выйти…

– Телеграмма, – услышал он вслед чавкнувшему замку высокнй, звонкий девичий голос.

«Не они?» – удивился он, взглядывая на ходу на наручные часы. Часы показывали уже без двадцати одиннадцать. Он был свободен сейчас от переживания хоккейных перипетий, и удивление, тряхнув его, мгновенно перешло в беспокойство. Уж каким каким, а всегда Галя была человеком и дисциплинированным, и обязательным, и все прочая прочая, так что, если бы просто запаздывали, она позвонила бы откуда нибудь с дороги: там то и там то, то то и то то, будем во столько то…

На пороге стояла круглолицая. укутанная до глаз в пуховый платок девушка, похлюпывала носом и ожидающе глядела, как Маша расписывается в обтрепанной школьной тетради, приставив ее к стене.

– Все, спасибо, – сказала она, беря у Маши тетрадь с карандашом и отдавая телеграмму. И взглянула на Евлампьева. – Еще три – и все, бегу встречать.