– Да так себе, – Маше сейчас в ее настроении все должно было казаться хуже, чем есть на самом деле, и Евлампьев воспринял этот ее ответ как должное. – Боится, что на второй год оставят.

Евлампьева как ударило. Про второй год – это уже не имело никакого отношения к настроению, ни под какое настроение так просто Маша подобного не сказала бы.

– Как так – на второй? Почему вдруг?

– А отстала она потому что страшно. Ничего их там в санатории не учили, оказывается. Так, для проформы, видимо, только. Двоек ей не ставят пока, но она чуть не ревет: ничего, говорит, не понимаю, что у доски объясняют.

Вон оно что, вон что… Ну да, беда одна не ходит. Вылезешь из одной – увязнешь в другой…

– Ну, страшного то пока ничего нет, – сказал он вслух бодрым голосом. – Пустяки даже все. До конца года времени еще полным полно, подналяжет – и догонит.

– Да я с Саней тоже ей говорим, да она догонять то сейчас… слабенькая совсем, сил у нее догонять нет, вот что. Сядет заниматься, час прозанимается – голова болегь начинает. Саня уж думал: репетиторов нанять? Так какие репегиторы, когда у нее сил нет.

Маша торопилась вернуться, чтобы накормить Ксюшу перед уходом в школу, и не стала заходить домой, сразу пошла на трамвай. Евлампьев проводил ее до остановки, посадил, трамвай, загремев, уехал, и он остался один.

Было без четверти двенадцать, еще целая уйма времени до того, как ему нужно будет возвращаться в киоск, идти в пустую квартиру не хотелось, и он вспомнил, что нужно ведь побывать в военкомате, получить временное удостоверение участника Великой Отечественной войны, – повсюду об этом были расклеены объявления, и даже звонили уже из заводского Совета ветеранов, но он все как то не мог собраться, все откладывал да откладывал…

У нужной комнаты на стульях вдоль стены сидело человек восемь.

– Что, все… сюда? – несколько ошарашенно спросил Евлампьев.

Он не ожидал, что придется стоять в очереди.

– Все, все, – отозвалось со стульев несколько голосов, и худой, с морщинисто темным лицом мужчина поднял руку:

– За мной будешь.

– За вами? – переспросил Евлампьев. – Ага, понятно…

– Привет боевому товаришу! – с перекатывающейся в голосе снисходительностью сказал Евлампьеву сидевший первым у двери его возраста мужчина в распахнутом черном милицейском полушубке.

– Здравствуйте!..– Евлампьев глядел на него и не мог узнать. Но сердце в груди жарко ворохнулось: неужели действительно кто из фронтовых? Невероятно, но ведь случается!

– Не признаешь, что ли? – понял мужчина. И проговорил тем же исполненным снисходительного превосходства голосом: – А я еще с ним секретами мастерства делился!..

А, осенило Евлампьева, это же тот… как его?.. Владимир Матвеевич, рядом тогда сидели на собрании в «Союзпечати» и вместе шли с него.

– Не узнал, простите,– виновато развел он руками, пытаясь, чтобы разочарование, всплеснувшееся в нем вслед узнаванию, не отпечаталось на лице. – Другая обстановка, неожиданность… у меня так часто случается.

– Тоже, значит, участник? – ничего не отвечая на его извинение, спросил Владимир Матвеевич.

– Да вроде…

– Что значит – вроде? Или вроде, или невроде, альтернативы, как говорится, нет. Сколько из четырех отдал ей, сволочи?

– Да немного, – Евлампьеву вдруг сделалось стыдно того своего срока, который он был на фронте, Так вот, когда один на один с собой – вроде вполне бы с тебя хватило и недели. а на виду всей этой очередн, в которой не было никого, кому бы не довелось…

– Ну, сколько немного? – спросил Владимир Матвеевич.