– Так ты что же, – смог он, заняв себя этой сложной работой, спросить Хваткова, – хочешь, что ли, чтобы я решил: возвращаться тебе туда или нет?

– Вроде того, Емельян Аристархыч,– тут же отозвался Хватков. – Если не вы, то кто же еще?.. Только не из за сына, все мне теперь ясно с сыном, дерьмо, не отец… не из за того, что с женой… а из за меня самого, Емельян Аристархыч. Здесь или там где то… стоит шило на мыло?

В Евлампьеве, будто подтолкнутый кем из темной глубины, всплыл неожиданно их с Машей, после того, последнего появления Хваткова, утренний разговор. «Он конквистадор, землепроходец» – так, кажется, сказал тогда про Хваткова…

– Тебе, Григорий,отпуская ложку, поднял он на Хваткова глаза, – с Колумбом Америку бы открывать. Или Сибирь с Хабаровым… Дежневым. А то вместе с Халтуриным подкоп под Зимний дворец делать…

– Э, мало ли что «бы»! – перебил его Хватков. – Простите меня, не в обиду, но поговорка то как?.. «Если бы кабы, во рту бы выросли грибы». Что о «бы» говорить.

– Да да, прав, конечно, – согласился Евлампьев. – Но я к чему тебе… я ведь не просто так. Это я просто издалека начал. Сибирь с Америкой для себя всегда найти можно. Уверен, знаешь… У меня вот была своя. Когда мы с Хлопчатниковым криволинейную нашу установку делали. Сейчас оглянешься, точно ты сказал: тащили   прямо хребет трещал, а не чувствовали, счастливы были. Правда. Вот если устраивает тебя такое сравнение – вот оно тебе…

– А если бы не Хлопчатников с этой криволинейкой?

– Видишь ли… – Евлампьев снова взял ложечку и снова стал давить ягоды в чашке. Нераздавленных осталось совсем мало, и он гонялся за каждой по всей чашке. – Видишь ли, Григорий, я все таки другой человек… другой характер, натура… отцом, смею полагать, не таким уж дурным был. Я, наверное, из тех, видишь ли, которые, большого ломтя им не достанется, и на сухой корочке протянут, а ты…

– А я ноги протяну! – скаламбурил Хватков, засмеялся перекатисто и комкасто, вздохнул затем, и блекловатые его, но с явной печатью внутренней воли глаза вновь сделались вопрошающе требующи. – Выходит по вашему, Емельян Аристархыч, здесь ли, там ли – все одно: Америку, главное, найти?!

– Так, наверное.– Евлампьев додавил ягоды, попробовал, сладко ли, добавил чуток сахару и стал размешивать.– А сейчас, коли уж ты вернулся, я бы тебе советовал не уезжать. Поживи здесь. Мало ты все таки здесь пожил. На завод пойди. В цех ли, еще ли куда… А то, может, снова в отдел к Хлопчатникову. У него сейчас большая работа: разливку с прокаткой соединить. Такая Америка… Что отвык – привыкнешь, отстал в чем – наверстаешь, я ведь помню тебя: котелок у тебя варит.

– Да вроде бы,– усмехнулся Хватков. Ему было приятно.

– Я с Хлопчатниковым, нужно если, поговорю о тебе. Напомню. Рекомендую. Со Слуцкером поговорить могу, новый начальник бюро, вместо Канашева. С Вильниковым…

– Поговори ка ты со мной, гитара семиструнная…– растягивая слоги, произнес Хватков.

Евлампьев невольно улыбнулся про себя. Нет, видимо, к Хлопчатникову для Хваткова не вариант…

– Семиструнная…– повторил Хватков. И сказал: – Спасибо, Емельян Аристархыч… но не надо пока. Пока не надо ничего. Действительно, поживу пока, огляжусь… Огляжусь, да.

Евлампьев отхлебнул из чашки. Вкусно было с брусникой. Не надо бы на ночь напиваться, выпил свою обычную порцию, да удержись теперь, когда налито да такая еше вкуснотень…

– Ты, Григорий, не пропадай, главное, – сказал он. – Позвони, забреди вот так… Не пропадай.