– А… Но подумал бы?

– Конечно. Что ж ты, полагаешь, газеты стал продавать – думать разучился?

Евлампьев уже обвыкся в своем новом качестве, уже прошел через опыт встреч со знакомыми и унизительные объяснения с ними, окреп в них и не испытывал сейчас никакой неловкости, был рад Хлопчатникову – и лишь, без всяких иных чувств.

Хлопчатников, однако, не принял его шутки.

– Поговорить надо, Емельян, – сказал он.

– С удовольствием. – До Евлампьева наконец дошло, что Хлопчатников не случайно здесь, не по пути завернул, а специально. – С удовольствием, Павел, – повторил он. – Ко мне, может, давай? Тут близко.

Хлопчатников секунду взвешивал его предложение.

– Нет, давай лучше зайдем куда нибудь, – сказал он. – В кафе хотя б, что ли… Есть у тебя время, не спешишь?

– Да время то…–Евлампьев замялся. Время было, чего б не было у него времени, позвонить Маше, чтобы не волновалась, и всех делов. Но никогда они с Машей в прошедшей их жизни не ходили по кафе, ресторанам, что кафе, что ресторан были для них словно бы окнами в какую то иную, чуждую, праздную и шикарную жизнь, и пойти в кафе, окунуться в эту «шикарную» жизнь без Маши он не мог.

– Обижаешь, Емельян, – Хлопчатников истолковал сго заминку по своему. – Раз я тебя приглашаю, то и расчет соответственно…

– Да нет, Павел. – Теперь стало неловко Евлампьсву. – Не в этом дело, нет…

– Ну ясно, – отступающе. сказал Хлопчатников. – Ясно… Пойдем тогда прогуляемся. Разговор. у меня к тебе недолгий. Я просто, раз случай, хотел и просто так поболтать. О том о сем. Без случая то не заставишь себя. Все некогда, все гонишь себя, аж задыхаешься: дело, дело, дело!.. ну, а с делом если – грех не совместить.

Они двинулись вдоль улицы медленным прогулочным шагом, в руках у Хлопчатникова был портфель, он заложил руки за спину и шел, похлопывая себя портфелем по ногам. Евлампьев спросил:

– Так а что за дело?

– Да скажу сейчас, что за дело. Ты вот скажи сначала, как живешь.

–А как, Павел, живу… Живу. Какая у меня сейчас жизнь? Вокруг меня происходит что то, а со мной что… Со мной сейчас уже одно только произойти может.

– Перестань! Глядел вот сейчас на тебя – завидовал! Мне бы таким в твои годы.

У самого Хлопчатникова и действительно набрякше висели мешки под глазами, и на всем лице, видно это было даже в бледном фиолетовом свете фонарей, лежала печать тяжелой, придавливающей усталости. Но фигурой он был по молодому строен, и прекрасно сшитая, какая то иностранная, наверно, купленная в каком нибудь закрытом распределителе, дубленка сидела на нем по молодому щегольски.

– Да ты красавец, чего жалуешься,– сказал Евлампьев. – Ишь стать какая, мужчина что надо!

– Да вот стать разве, единственно что… А так, – Хлопчатников стащил перчатку с руки, слазил в карман и вынул оттуда стеклянную длинную ампулку. – Нитроглицерин, видишь? Какой карман снаружи, в тот и кладу перекладываю.

Евлампьев вспомнил, что вот так же Хлопчатников доставал, показывал ему эту ампулку тогда, летом, когда он приходил к нему насчет балок…

– Что с идеей твоей? – спросил он.Есть прогресс какой нибудь?

– Это ты о совмещении с прокаткой?

– Ну да.

– Какой прогресс, много хочешь! – Хлопчатников сунул нитроглицерин обратно в карман и надел перчатку.Все же явочным порядком пока. Точно как с криволинейкой тогда. Только тогда исследований больших не требовалось, а сейчас… Нужны исследования, а кто их делать будет? Веревкин с Клибманом? Деньги отпустят, вменят им в обязанность – после этого они пожалуйста.