– В жизни, Ксюша, – сказал он,вертеться – вовсе не главное. Она тебя вертит – а ты сумей не поддаться ей, сумей устоять, чтобы не завертела.

Сказал – и прямо кожей почувствовал, как отскочили от нее эти его слова.

– Философию я, дед, в институте изучать буду, – сказала Ксюша. – Если поступлю. А пока мне алгебру химию нужно. Знаешь, какой ужас по алгебре мы проходим? Вот погляди ка! – Она раздернула «молнию» на сумке, вытащила из нее учебник и, послюнявив палец, быстро стала листать. – Вот погляди ка, – ткнула она пальцем.

И Евлампьеву ничего не оставалось, как взять учебник и посмотреть, куда указывал ее палец. «Таким образом, координата «ОХ»,схватили глаза. И ннчего не оставалось делать, как подладиться под нее, говорить о понятном ей и на понятном языке – хотя бы так говорить.

– Задачки к экзаменам раздали? – спросил он

– Что ты,– воскликнула Ксюша, – рано еще! – И снова ткнула пальием. – Вот смотри, прочитай!

«Неужели же?..» снова, со страхом и с плавящей, разнимающей душу нежностью все вместе, подумалось Евлампьсву.

…Гости понемногу собирались.

Кое кого Евлампьев с Машей и знали – видели у себя в доме еще в те, первые годы Елениного замужества, когда молодые жили вместе с ними. – странно только было узнавать в грузных, лысых, толстых, крашеных людях с печатью прожитых годов на лицах тех молодых, юных совсем, что прибегали к Елене с Виссарионом с конспектами, с какими то перепечатанными на папиросной бумаге рукописями, просиживали у них до полуночи, беспрерывно дымя и беспрерывно все говоря о чем то, не давая уснуть…

Однако большинство оказалось Евлампьеву с Машей все же незнакомо, и, как выяснилось по мере знакомства, гостей с Елениной. так сказать, стороны было даже больше, чем со стороны именинника. С Виссарионовой стороны были, в основном, как раз те, кого Евлампьев с Машей помнили еще по их юности, с Елениной же – лишь одна такая, Марина, вместе с нею Елена поступала еще в институт, пошедшая после по комсомольской, по партийной линии и теперь работавшая в обкоме партии. Остальные – все заводские: ее начальник, главный технолог с женой, ее коллега, другой заместитель главного технолога, тоже с женой, секретарь парткома, новая начальница того отдела, которым прежде руководила Елена, начальник одного из цехов… Всех. впрочем, Виссарион знал, все его обннмали и целовали, поздравляя, – все принадлежали к числу друзей дома…

Пришел и Ермолай. Евлампьев с Машей не видели его с того дня, как он уехал от них, и Евлампьев, выйдя в прихожую, пока Ермолай поздравлял Виссарнона, преподносил подарок, жадно наблюдал его. В Ермолае за то недолгое, в общем, время, что не видел его, словно бы что то произошло – неуловимо изменилось что то в лице, голосс, была какая то в нем еле заметная глазом, но заметная все таки, раскованность, вольность поведения и слов.

Подарил он Виссарнону громадный, килограммов на пятнадцать, кусок красного гранита, напоминающий несколько какой нибудь средневековый замок готического стиля, камень был отшлифован в двух плоскостях, и на вертикальной плоскости высечена и прорисована золотой краской надпись:

«1979, февраль, 18» .

– Кошмар, Ромка! – говорил со смёхом Виссарион, принимая от него эту тяжесть и с трудом, чтобы осмотреть, держа на вытянутых руках. – Да куда это мне, ты что!

Но было видно, что он рад этой нелепой глыбе, доволен получить се куда больше, чем все эти преподнесенные ему сегодня чайные сервизы, магазинную штампованную чеканку, чернильный вот их прибор…

– На стол, куда еще! – весело отвечал ему Ермолай.