– Не нужно было слушаться,

– Вы русские, нет? – с посмеиванием спросил Виссарион. – А то вы сейчас обе прямо наглядное пособие к поговорке: кренок русский человек задним умом.

Елене сегодня не нравилось что то каждое его слово.

– Шли бы вы, Саня, отсюда, ие мешали бы лучше, – сказала она.– Папа, идите ка лучше!

– Пойдем, – потянул Евлампьев Виссариона. – Ну его, от греха подальше.

– От греха, именно,– согласился Виссарион, посмеиваясь. – От греха…

Они отодвинули в комнате стулья от стола и сели на них напротив друг друга. – Это она от всей суетни такая… я ведь уж знаю свою жену, как и вы, наверно, не знаете. Ей результат важен, а к результату идти нужно, и это ее раздражает… Предлагал я ей никакого большого сбора не делать, только свои, близкие, – нет, сорок лет, обязательно нужно. Иначе не поймут, не так истолкуют, обидятся…

Начал он говорить об Елене все еще с тем кухонным посмеиванием, а закончил – и следа этого посмеивания в нем не осталось, и лицо сделалось пасмурным.

– Так ты что же, не хотел такого дня рождения? – спросил Евлампьев.

– Да мало ли что не хотел! – Виссарион, увидел Евлампьев, пересилил себя, и вновь в голосе у него появилась пружинящая, какая то даже залихватская веселость.

– Я, знаете, Емельян Аристархович, не очень то вообще себе доверяю: может быть, это у меня от слабости, так сказать, моей психической организации идет… Я ведь кто? Про таких шестьдесят лет назад говорили коротко и ясно: хлюпик интеллигент. Созерцатель, другими словами. Помните, тогда, в автобусе, летом еще, когда от Ксюши возвращались, с Леной мы поскандалили? Так ведь что ж, правильно все она говорила: только то и могу делать, что своими руками… А чтобы своей воле подчинять, чтобы такое сделать, чго не от рук, а от воли зависит, – это уже нет, не могу, не получается. И я знаю, что не получается, так еще и в достоинство свое возвожу! А какое уж достониство? Ну, гамма глобулин достал, так ведь действительно – для родной дочери. А квартира? Права Елена: не она бы, так и жили бы в тесноте той… Меня даже на очередь не поставили. Смешно? Конечно, смешно, но не поставили! И телефон. Пока я пыталея – ннкакого телефона, бумагу даже у себя в университете хорошую достать не смог, так, легковесные все. Занялась Елена – и пожалуйста, стоит. Необходимые все вещи: телефон, квартира… Знаю, что нужные, но вот поди ж ты, не могу через себя переступить: этот ход, по мне, безнравствен, этот унизителен, этим кого то другого оскорбишь… Так что, Емельян Аристархович, ваша дочь, если посмотреть с точки зрения большей жизненной нужности… видимо, более близко стоит к искомому идеалу, чем аз грешный.

Все это он проговорил тем самым весело залихватским голосом – как бы не всерьез, в полушутку, но всерьез это было на самом деле, да с таким еще внутренним глубоким надрывом, что Евлампьев, когда он, обманутый поначалу тоном Виссариона, понял это, почувствовал себя на какой то миг будто раздавленным: да Виссарион же ведь исповедуется ему – вот что!

– Нет, Саня, – сказал он, боясь глядеть Виссариону в глаза и, чтобы занять руки, сгибая и разгибая сухо шебаршащую газету. – Ты не прав. И зачем вообще наговаривать на себя?.. Люди не могут быть одинаковыми – это истина. И всегда, во все века, может быть. с того времени, как жизнь зародилась, как человек человеком стал, всегда были люди действия и люди духовного склада, созерцатели, как ты говоришь. Всегда. И обязательно. И общество не может жить без какого то одного типа. Исчезни какой нибудь – и все общество прахом пойдет, рассыплется – черепков после него не найдет никто. Люди действия, они обычно себя главными полагают, солью земли, и ладно, если полагают только, а то часто людей этого противоположного склада презирают просто.