Он видел ее нынче впервые после приезда и, еще только вошел в квартиру, отметил это: как она посвежела, похорошела, ну впрямь расцвела. Будто стала упруже кожа на лице, будто ярче сделались на нем глаза, главное же было, впрочем, в общем выражении лица. Это было выражение спокойного, словно бы отстоявшегося и в то же время упоенно счастливого довольства.

– Лена! – позвала с кухни Маша.Ну ка погляди ка здесь!..

– Иду! – отозвалась Елена, убирая фотографии на полку в «стенке». – Все, папа, я к маме ушла.

– Ага, ага, – сказал Евлампьев, пересчитывая непонятно для чего количество приборов на накрытом посередине комнаты столе. Приборов было двадцать два. Их вместе с Ксюхой пятеро, значит, придут семнадцать человек.

Он вышел яз комнаты следом за Еленой. Выставив из духовки на открытую заслонку противень с пирогом, они с Машей пробовали спичкой, пропеклось ли тесто.

– Давай еще минутки на три,– распорядилась Елена.

– Да вроде не надо бы,– сомневающимся голосом проговорила Маша.

– Ну, минутки на две тогда, – сказала Елена. – На две нужно еще.

Евлампьеву подумалось: как она легко, как просто принимает решение, хотя вовсе не ясно, правильно ли оно. Вовсе не ясно… Но не на три, так на две – лишь бы было по ее. Вот и с этим основательным подарком… купили по ее указанию мраморный чернильный прибор Виссарнону на стол, а он им и пользоваться не будет: «Да вы что, это мне? – И спохватился, стал благодарить: – Спасибо, ну, большое спасибо!» Какое там спасибо, когда пишет обыкновенной щариковой ручкой и больше ничем. Но зато вог осуществилась Еленина мечта: видеть на столе у мужа такой прибор. И не стыдно будет показывать: вот что ее мать с отцом подарили своему зятю на сорокалетие!..

Открылась н хлопнула, закрываясь, в прихожей дверь. Евлампьев удивленно пошел туда, – оказывается, это был Виссарион. спускавшийся к ящикам на первый этаж за почтой.

– Про Вьетнам есть что? – спросил Евлампьев.

– А вот мы сейчас посмотрим с вами.

Виссарнон протянул Евлампьеву «Правду», оставив себе «Известия».

– Пойдемте на кухню, почитаем женщинам.

Вечером вчера по телевизору передали, что во Вьетнаме вновь настоящая война, идут кровопролитные бои, проводится мобилизация, утром сегодня по радно передавали заявление ТАСС по этому поводу, но Евлампьев услышал только конец.

Он нашел заявление в газете, но читать его не стал. стал слушать Виссариона, взявшегося читать заявление вслух

Заявление было необычное. Было что то в самом сго тоне, в словах, составивших его, что то такое, от чего продрало ознобом спину, захолодило скулы,словно неким ветерком, опахнуло вдруг той, ушедшей, оставшейся, казалось, в такой дали войной, напомнило о шестьдесят втором, когда чудилось, ложась на ночь, что утра уже не будет.

Когда Виссарион закончил читать, какое то время никто не решался произнести ни слова…

– Ой, а пирог! – вскинулась Маша.

Они с Еленой обе кинулись к духовке, открыли ее, Маша, прихватив полотенцем, вытащила противень, – пирог, ясно было с первого взгляда, сгорел.

– Ой, ну растяпы какие, какие растяпы! – в сердцах, расстроенно бросила Маша полотенце прямо на пирог.

– Это ты, Саня, пришел здесь со своим заявлением!..– упрекающе сказала Елена. – Забыли все.

– Да сажать его больше не следовало – вот что,– теперь в голосе Маши была запоздалая уверенность.

– Так и не следовало тогда, – сказала Елена.

– Да я думала, а ты говоришь – нужно, я и послушалась.

– Не нужно было слушаться,

– Вы русские, нет? – с посмеиванием спросил Виссарион.