-  Рехильда Миллер.

    Она протянула Вейде руку и крепко сжала детские пальцы. И они пошли по тропинке из леса, к тлеющим развалинам деревни. Когда женщина и девочка выходили из леса, одежда у обеих была в крови.

    Разоренное человеческое жилье еще сохраняло тепло людского присутствия. Как не остывшее еще одеяло, где только что спали.

    -  Значит, он назвался «Агеларре»? - переспросил Иеронимус, улыбаясь уголками губ. - Как он выглядел?

    -  Рослый. Бледный. Худой. У него большой рот. И глаза как будто глядят в самую душу.

    -  Он красив?

    Женщина смутилась. Она никогда не задумывалась над тем, красив ли господин Агеларре.

    -  Не знаю… С ним спокойно. Он добрый.

    -  «Добрый бог для людей», не так ли?

    -  Если угодно. - Рехильда побледнела, сообразив, что только что призналась в святотатстве. - Вы не записали этого, господин? Я совсем не то хотела сказать.

    -  Я допрашиваю тебя без нотариуса, - напомнил ей Иеронимус фон Шпейер. - Нас только двое, ты и я. Для того, чтобы твои слова осудили тебя, необходимо по крайней мере наличие двух свидетелей.

    Он видел, что эти простые слова успокоили женщину.

    Она заговорила снова, более ровным голосом:

    -  Я хотела сказать, что он… он как отец.

    -  Он твой любовник?

    И снова Рехильда смутилась.

    -  Я отвечу вам правду, господин.

    Иеронимус фон Шпейер повернулся к ней. Она уже привыкла к этому выражению его лица - замкнутому, высокомерному. Оно становилось таким всякий раз, когда Иеронимус фон Шпейер слушал особенно внимательно.

    -  Вы поверите мне?

    -  Да, - сказал Мракобес.

    -  Я не знаю.

    В следующий раз Агеларре пришел к Рехильде Миллер ночью. Она спала в доме Николауса Миллера и вдруг открыла глаза. И когда она раскрыла глаза, то увидела его рядом с собой и ничуть не удивилась. Он сидел на краю постели и смотрел на нее. В темноте от его бледного лица исходил слабый свет.

    -  Идем, - сказал ей Агеларре.

    -  Куда? - спросила женщина.

    -  Там чистые луга, там светлые поля, там высокие стога, там черная земля, - сказал Агеларре, - там ходят солнце и луна, там не будешь ты одна…

    Потом он встал и вышел. Она пошла за ним, шаг в шаг - прочь из комнаты, прочь из дома, прочь из города - не зная даже, спит или бодрствует. Лишь когда резкий запах теплой крови, исходящий от людей, остался позади, они остановились - посреди поля, где выращивают лен, посреди тончайшей паутины, усыпанной крохотными, нежнейшими голубыми звездочками. И лен, это чудо небесной кружевницы, не пригнулся под их ногами.

    Агеларре смотрел на нее и улыбался.

    Она никогда не могла понять, был ли он ее возлюбленным. То, что происходило между ними в странном полусне, несомненно, было изменой. Но было ли это супружеской изменой Николаусу?

    Агеларре дал ей драгоценные камни, объяснил, как ими пользоваться, исцеляя человеческую боль. Он ничего не «вкладывал» в нее - просто раскрыл те источники, что всегда таились под смертной оболочкой, и дал им выйти на волю.

    Потом заговорил с ней о другом:

    -  Вот уже несколько десятков лет я ощущаю хрупкость равновесия, установившегося в мире.