Даже сквозь подошвы башмаков ощутим жар страдающей земли, ее бесконечная горячка. Здесь больна земля, почему же никто не слышит ее стона?

    У человека в плаще есть драгоценный камень. Не куплен, подарен, передан из рук в руки. На него не налипла грязь купли-продажи - всем известно, то, что сойдет с купеческой руки, вовек не отмоется.

    В пальцах вертит камень. В бледном лунном свете мелькает светлейшая зелень. Два кристалла-близнеца, как два маленьких белых гриба, сросшиеся между собой. Грани слабо выражены. «Обсосаны», говорят рудознатцы.

    Слово искривляет губы, видные из-под капюшона. Крупные, красивые губы.

    Светлая прядь выбивается из-под черной ткани.

    Женщина.

    Стоит на отвалах, возле могильного креста, над мертвыми горняками, озаренная мимолетным лунным светом. Капюшон упал на спину, волосы кажутся седыми; в руке камень.

    Шорох за спиной - одна из собак, охраняющих по ночам рудник. Огромный сторожевой пес, пасть беззвучно раскрыта, сверкают клыки. Не брехать обучено животное; убивать. Женщина протягивает руку. Ей незачем бояться, знает заклинание от собачьего лая и собачьего гнева.

    -  Пропусти меня, сукин сын, - говорит она звонким, красивым голосом.

    -  Я за распутством пришла, не за кражей.

    Пес замирает на месте, тяжко дыша. Злоба душит его. Чужая воля, сильнее собачьей, не дает ему сделать ни шагу. А женщина тихо смеется, поддразнивает, спиной поворачивается. Впиться бы в этот тонкий затылок. Пес не понимает, что мешает ему сдвинуться с места, тихонько, жалобно скулит. Горящие песьи глаза провожают ведьму долгим взглядом.

    Ощупью нашла дверь в знакомую хижину Тенебриуса, поскреблась у порога. Скрипучий голос спрашивает в темноту:

    -  Ты, Кунна?

    Настоящее имя женщины - Рехильда Миллер, красавица, умница, целительница. Но какое дело Тенебриусу до имен?

    -  Я принесла, - тихо говорит женщина.

    Дверь бесшумно приоткрылась, на пороге возникла угловатая тень.

    -  А… Ну, проходи. Что торчишь на пороге? Комаров напустишь. Одни неприятности с вами, бабами.

    Женщина поспешно входит в дом, и старик захлопывает за ней дверь. Не успела отдышаться и оглядеться, как уже тянет руку к ее сокровищу:

    -  А ну покажи.

    Она отдергивает руку.

    -  Да не прячь ты его, как малолетка пизду, - ворчит старик. - Не девочка уже.

    Нехотя она разжимает пальцы. При ярком свете свечи камень кажется мельче, тусклее, белесее.

    -  Хорош, - завистливо бормочет старик. - Кто тебе дал его, а?

    -  Агеларре.

    Имя дьявола само собой сошло с ее губ, красивое, как громовой раскат июльской ночью.

    -  Неужто сам? - Тенебриус трясет неопрятными лохмами. - Хороший камешек…

    Глаза - две ярких черных точки на древнем лице - уставились на женщину с непонятным, страшноватым выражением. Всякий раз при виде этих глаз Рехильда пугается, всякий раз привыкает к отшельнику заново.

    -  Согрей воды, Кунна, - говорит старик.

    Женщина снимает плащ, собирает распущенные волосы в узел на затылке. Как простая деревенская баба, наклоняется над большим трехногим чаном, где вода кипит без огня, ковшом сливает в деревянную бадью. От воды поднимается пар, заволакивает жалкую комнатушку. Тонут в полумраке и тумане куча грязных тряпок в углу - постель старика, бочонок - его кресло, засаленная корзина с черствым хлебом - его ужин, покосившаяся полочка над дверью, где собрано все его богатство - горы глиняной посуды, что ни склянка, то тайна или чудо, здесь под плесенью варенье, там целебные коренья, кость верблюда из Алеппо, грандиозна и нелепа, от сожженного еретика полусгоревшая рука, амбры серой два комка, желтой серы три куска, все вокруг пропахло гнилью, все покрыто жирной пылью…

    Кряхтя и охая, но камень из руки не выпуская, старик задирает подол своего ветхого одеяния, засовывает тощие ноги в бадью.