|
Но у Доменико еще было, что сказать. – Сэр, вы подумали о последствиях? О последствиях для Венеции? И, по видимому, для майора Санфермо? Мой арест станет политической мерой. Это неотъемлемая часть требований французского командующего, одно из условий тоге, чтобы он не направлял свои орудия на Венецию. Разве допустимо, чтобы майора Санфермо французы расстреляли вместо меня в отместку за невыполнение порученного задания взять меня под стражу? Разве это не соответствовало бы французским методам? – У меня все таки есть шанс, – сказал Санфермо, громко и беззаботно засмеявшись. – В конце концов, есть надежда. Для вас, капитан Пиццамано, говорю вам честно, надежды нет вообще. Но Доменико покачал головой. – Даже если бы я мог воспользоваться вашим великодушием, я был бы обязан учесть и другие последствия, а именно – что французские бандиты могут нагрянуть в Венецию, используя мое бегство как предлог. Он расстегнул ремень своей шпаги, пока говорил это. – Мое сердце полно благодарности и восхищения. Но я не могу воспользоваться вашим великодушием. Вот моя шпага, сэр. Граф стоял с посеревшим лицом, но сохранял непреклонное железное самообладание, к чему его обязывали происхождение и честь. Дрожащая Изотта уцепилась за него, ища поддержки своему телу и духу. Доменико подошел к ним. – Если Венеция требует от вас жертвы сына, то ведь жертва это единственное, что делает нам честь. И я могу благодарить бога, что по своей милости он позволил мне напоследок содействовать избавлению нашего дома от необходимости принести в жертву также и дочь, жертвовать которой было бы недостойно. Не полагаясь на речи, граф заключил его в объятия и почти судорожно прижал его к груди. Глава XXXVI. ИЗБАВЛЕНИЕ Государственные инквизиторы, которые прежде швыряли в пасть львам любую затребованную у них жертву, арестованные по приказу Дожа и Совета Десяти, были переправлены в тюремное заключение в монастырь Сан Джорджо Маджоре. Тот же указ, обнародованный в ответ на щелканье французского хлыста, открыл тюрьмы одним, в отличие от других, чья судьба до этого момента находилась в руках Тройки. Многим из них освобождение было подобно внезапному переходу из тьмы к яркому свету, который делал их ослепленными и неуверенными. И более всего это относилось к Марку Антуану. Спускаясь уже в сумерках вместе с другими по лестнице Гигантов к выходу, он заметил два установленных артиллерийских орудия. Затем он оказался в бурлящей, любопытной, горластой толпе на Пьяцетта и минуту стоял в нерешительности, не зная, куда направить свои стопы. Первым делом ему надо было сориентироваться в ситуации: он должен узнать, что произошло за недели его заключения, когда он был оторван от всех новостей. В его глазах орудия у выхода Дворца Дожей и двойная шеренга вооруженных солдат, вытянувшаяся вдоль всего периметра дворца были свидетельством каких то перемен. После некоторых сомнений он заключил, что единственным местом, где можно раздобыть необходимую информацию, был дом Пиццамано. Он был в неопрятном виде и не брился два дня. Белье его испачкалось, а туалет был в совершенно плачевном состоянии. Но это не имело значения, хотя он был признателен сумеркам, милосердно скрывавшим все это. В его карманах оставалось еще немного денег, большую часть которых тюремщик уже выудил у него. Он проложил себе дорогу через бурлящую толпу и, окликнув гондолу со ступеней Пьяцетта, понесся к Сан Даниэле. Прошло несколько часов после ухода арестованного Доменико, когда Марк Антуан входил в этот скорбящий дом. |
