|
Он почувствовал это в тот же момент, когда ступил ногой на широкие мраморные ступени и вошел в величественный вестибюль, где, хотя ночь уже наступила, портье только сейчас разжигал огонь в огромном золоченом корабельном фонаре, которым это помещение освещалось. Мужчина безразлично посмотрел на Марка Антуана, не сразу узнав его, затем он вызвал помощника, столь же печального как и он сам, чтобы проводить Его Превосходительство. Лакеи наверху двигались молча и бесшумно, словно в доме умершего. Тревожно удивленный, Марк Антуан ждал среди блеска салона, пока бледный, угрюмый и изможденный граф не предстал перед ним в свете свечей. – Я рад наконец увидеть вас освобожденным, Марк. Таково условие, за которое вы должны благодарить французов. С горечью он добавил: – Руководители той самой Венеции, ради которой вы кропотливо трудились, никогда не отнеслись бы к вам столь великодушно. Они по другому относятся к тем, кто им служит. Вот и Доменико отправился за наградой, которой удостоена его преданная служба. Они забрали его на Мурано. Он заключен там в тюрьму крепости Сан Мишель. – Доменико! – испугался Марк Антуан. – Но почему? – Чтобы он мог вскоре предстать перед командой для расстрела. – Я имею в виду, по какой причине? Что он сделал? – Он имел безрассудство выполнять приказы правительства, которому он служил, и открыл огонь по французскому военному кораблю, который стремился силой пробиться в порт Лидо. Французы потребовали его голову во искупление, и храбрый Манин швыряет ее им. Марк Антуан вглядывался в эти утомленные, покрасневшие глаза с немым сочувствием горю и гневу графа. Граф предложил ему сесть и, с трудом передвигаясь на волочащихся ногах, бросился – человек ослабевший и измученный – в кресло. Марк Антуан, игнорируя это предложение, лишь повернулся к нему лицом. – Несчастная мать мальчика почти обезумела, и Изотта немногим лучше. Я хвастал, что готов без малейшего колебания отказаться от всего ради Республики. Не думайте, что я хвастал больше, чем, как доказал этот случай, мог выполнить. Чтобы спасти Венецию, я отдал бы и сына и дочь, и жизнь, и богатство. Но это… Это – совершенно напрасное и бесполезное жертвоприношение, а такое никогда не входило в мои планы. Он уронил голову на руки со слабым стоном бессилия и страдания и сидел так, а Марк Антуан стоял с поникшей головой и смотрел на него. Воцарилось молчание. Затем, резко поднявшись, граф Пиццамано заговорил вновь. – Простите меня, Марк. Я не вправе беспокоить вас всем этим. – Мой дорогой граф! Вы думаете, я не разделяю вашу печаль? Вы забыли, что я тоже люблю Доменико? – Спасибо, друг мой. Теперь, когда вы освобождены, расскажите мне, чем я могу служить вам, если в моих силах помочь кому нибудь. Теперь, когда мы пришли к концу, ничто не удерживает вас в Венеции. И в самом деле, пожалуй, вам даже небезопасно мешкать. Марк Антуан ответил ему почти механически: – Это несомненно так, раз французы уже идут. Никому не будет пользы от того, что я закончу свои дни перед командой для расстрела. – Я слышал этим утром, что в Пуле стоит английская эскадра, – сказал граф. – Адмирал Коррер находится в Сан Джорджо на Алдже и по моему распоряжению отправит вас туда на самой быстрой из своих галер. – Ах! – взгляд Марка Антуана в этот момент блеснул воодушевлением. С минуту он стоял, погруженный в раздумья, обхватив рукой подбородок. Затем он, наконец, устроился в кресле и попросил графа рассказать вкратце все, что произошло за эти последние недели. Граф рассказал ему, но не вкратце, потому что сам Марк Антуан нарушал краткость, о которой просил. |
