– Должно быть, тут сыграла роль мягкая женская рука.

– Он действительно нуждается в материнской ласковой заботе. Спасибо за совет, Джон.

– Это значит, что я выхожу из подполья?

– Это значит, что я должна связаться с Малленом и доложить ему то, что нам стало известно.

– Но ты больше не считаешь меня убийцей Мартина Ферстоуна?

– Скажем так: я поколеблена в этом убеждении.

– Спасибо за поддержку, босс. Сообщишь мне, если узнаешь еще что‑нибудь новенькое?

– Попробую. А ты что нового задумал? Пора мне уже опять начинать волноваться?

– Может быть… Поглядывай в сторону Баритона – не зажжется ли там небо фейерверком. – Он нажал на отбой, проверил, выключен ли мобильик, и вернулся в гостиную.

– Уверяю вас, мы будем кратки как только возможно, – говорил Хоган. Он взглянул на вошедшего Ребуса. – А теперь я передаю все в руки моего коллеги.

Ребус сделал вид, что думает, как сформулировать первый вопрос. Потом в упор посмотрел на Джеймса Белла:

– Зачем ты сделал это, Джеймс?

– Чего?

Джек Белл качнулся вперед:

– Полагаю, мне следует выразить протест по поводу вашего тона…

– За это простите, сэр. Я иногда проявляю горячность, когда сталкиваюсь с ложью. Ложью не только мне, но всем: следствию, родителям, журналистам… всем и каждому.

Джеймс так же в упор глядел на него. Ребус скрестил руки на груди:

– Видишь ли, Джеймс, мы стали сопоставлять и складывать в общую картину частички того, что действительно имело место, и могу сообщить тебе нечто новое. Когда стреляешь из пистолета, на коже остаются следы. Они довольно въедливы, могут оставаться неделями, и их не смоешь, не соскребешь. Они и на манжетах остаются. Не забудь, что рубашка, в которой ты был тогда, находится у нас.

– Что это вы такое городите? – рявкнул, побагровев, Джек Белл. – Думаете, я позволю вам явиться ко мне в дом и обвинить восемнадцатилетнего мальчика в?… Это что, новая мода такая в полиции?

– Папа…

– Это все из‑за меня, да? Желаете добраться до меня, действуя через сына? Сделали в свое время вопиющую ошибку, чуть было не стоившую мне карьеры, пошатнувшую мой брак, и теперь…

– Папа… – чуть повысил голос Джеймс.

– …когда происходит настоящая трагедия, все, на что вы способны…

– О мести мы и не помышляли, сэр, – запротестовал Хоган.

– Хотя задержавший вас офицер из Лейта и не простил вам вашего тогдашнего поведения, – не вытерпел Ребус.

– Джон… – предостерег его Хоган.

– Видите? – Голос Джека Белла задрожал от гнева. – Видите, что происходило и что происходит? Вы же напыщенные индюки, вы…

Джеймс вскочил:

– Да заткнешься ты наконец, мать твою? Раз в твоей вонючей жизни ты можешь заткнуться или нет?

В комнате наступило молчание, хотя отзвук слов, произнесенных Джеймсом, еще витал в воздухе. Джеймс Белл медленно сел на место.

– Может быть, – негромко сказал Хоган, – нам стоит теперь выслушать Джеймса? – Он обращал свой вопрос к члену шотландского парламента, который сидел потрясенный, глядя на своего сына, представшего перед ним в совершенно новом свете. Таким сына он не знал.

– Ты не можешь так со мной говорить, – еле слышно произнес он, не сводя глаз с Джеймса.

– И однако ж, говорю, в чем ты мог сейчас убедиться, – отвечал Джеймс и, взглянув на Ребуса, сказал: – Давайте же побыстрее покончим с этим.