Она и в самом деле была несказанно рада, когда, вернувшись однажды из Флита, увидела в гостиной миссис Крамп свое любимое большое фортепьяно и все свои ноты, которые добрый портной купил с аукциона при распродаже имущества Уокера. Морджиана была так растрогана, что, когда вечером мистер Вулси пришел, как обычно, к чаю, она расцеловала его (мне ничуть не стыдно признаться в этом), немало напугав этим мистера Вулси и вогнав его в краску. Она села за фортепьяно и спела ему в этот вечер все его любимые песни, старинные песни, а не какие-нибудь итальянские арии. Подмор, ее старый учитель музыки, присутствовавший при этом, пришел в восторг от ее пения и был поражен успехами Морджианы. А когда маленькое общество расходилось по домам, он взял мистера Вулси за руку.

— Позвольте мне сказать вам, сэр, что вы славный малый, — проговорил он.

— Что верно, то верно, — подтвердил первый трагик «Уэлза» Кантерфилд. — Мужчина, чьи кошелек и сердце всегда открыты для обездоленной женщины, делает честь человеческой природе.

— Ах, что вы, сэр, какие пустяки! — запротестовал портной, но, клянусь честью, слова мистера Кантерфилда были совершенно справедливы. Я бы рад был сказать то же самое о прежнем сопернике портного мистере Эглантайне, также присутствовавшем на аукционе, но, увы, парфюмер испытывал лишь жестокое удовлетворение от сознания, что Уокер разорился. Он купил желтый атласный диван, упоминавшийся выше, и водворил его в свою, как он выражался, «гостиную», которую он украшает и поныне, храня следы многих хорошо вспрыснутых сделок. Вулси торговался с Бароски из-за фортепьяно, пока цена инструмента не поднялась чуть ли не до его настоящей стоимости, после чего учитель музыки отступил; а когда Бароски позволил себе пошутить над разорением Уокера, портной строго оборвал его:

— А вы-то, черт возьми, чего потешаетесь? Ведь это ваших рук дело, и разве вы не получили по своему иску все до последнего шиллинга?

— Мистер Вулси всегда был гробиан, — заметил на это Бароски, повернувшись к мисс Ларкинс и применив к портному то же слово, что и корнет Фипкин, только в несколько ином произношении.

Итак, мистер Вулси оказался грубияном: я же, со своей стороны, смею заверить, что, несмотря на всю его неотесанность, отношусь к мистеру Вулси с несравненно большим уважением, чем к любому благородному джентльмену из тех, что появлялись на страницах этой повести.

После того, как мы назвали имена мистера Кантерфилда и мистера Подмора, нетрудно догадаться, что Морджиана снова оказалась в излюбленном театральном кругу вдовы Крамп, и так оно на самом деле и было. Маленькие комнаты вдовы сплошь были увешаны портретами, упоминавшимися в начале нашей истории и украшавшими некогда распивочную «Сапожной Щетки»; несколько раз в неделю она принимала своих друзей из «Уэлза», скромно потчуя их чаем и сдобными булочками, купленными на свои скудные средства. Морджиана жила и распевала среди этих людей с не меньшим удовольствием, чем среди представителей полусвета, составлявших общество ее мужа, и, хотя она не решалась признаться в этом даже самой себе, была куда счастливее, чем все последнее время. Миссис Уокер и теперь еще оставалась для друзей своей матери знатной дамой. Уокер, директор трех компаний и владелец прекрасного экипажа, запряженного парой, даже после своего разорения казался этим простым людям могущественной персоной, и если им случалось упоминать о нем, они с необыкновенной торжественностью говорили о капитане так, словно он отдыхал где-то в деревне, и выражали надежду, что миссис Уокер получает от него добрые вести. Все они, конечно, знали, что он сидит во Флитской тюрьме, но разве и в тюрьме он не дрался на дуэли с виконтом? Монморенси (из театральной труппы Норфолка) тоже сидел во Флите, и когда Кантерфилд пришел навестить бедного Монти, тот указал своему другу, первому трагику, на Уокера, говоря, что капитан во время игры хлопнул по спине ракеткой лорда Джорджа Теннисона, — и это событие немедленно стало известно всей труппе.