Недавно я пережил то же самое.

    Однако первое недоумение у Бакса быстро прошло, и он мгновенно сообразил, как использовать преимущества своего, так сказать, недовыращенного тела.

    Бакс просто-напросто перестал реагировать на удары своих противников и, дождавшись, пока их колья и конечности поглубже увязнут в его по-прежнему объемистом теле, завалился в ближайшую канаву с грязью, увлекая врагов за собой. Из канавы послышались дружные ругательства, перемежаемые звонкими оплеухами и боевыми воплями Бакса.

    Тем временем очухавшийся Черчек успел подняться на ноги, а его ребята оттеснили оставшихся агрессоров к околице хутора.

    Я оглянулся, ища глазами Тальку, и обнаружил, что он стоит у дверей сарая и с интересом наблюдает за происходящим. Лезть в драку он пока не собирался - и на том спасибо. Рядом с моим сыном еле-еле угадывался призрак однорукой Вилиссы.

    Баксу помощь явно не требовалась - осознав свою неуязвимость и новые безграничные возможности для самовыражения, он веселился вовсю, и его противникам приходилось гораздо хуже, чем самому Баксу. Поэтому я побежал на подмогу Черчековым парням. Там уже подключились зрители, и защитникам хутора вновь приходилось туго.

    До сих пор удивляюсь, как у меня хватило духу сделать то, что я сделал. Неуязвимость - дело хорошее, но когда несколько человек дубасят тебя здоровенными жердями, и эти жерди застревают в тебе... Больно все-таки!..

    К счастью, Черчековы парни не растерялись, с криками набросились на обезоруженных мною противников и обратили их в бегство. Я в погоне участия не принимал - остался на месте, вытаскивая из себя все эти кривые дрова.

    И тут позади раздался еще один крик. Кричал Черчек, и, проследив за его вытянутой рукой, я увидел, что предполагаемый монах начал действовать. Воздев руки над головой, он медленно приближался, и с губ его срывались какие-то непонятные слова - вроде того, что вырвалось у меня сегодня утром.

    Поведение монаха мне очень не понравилось. Я уже начинал потихоньку верить во все, что угодно - обстоятельства вынуждали - а от его заклинаний явно ничего хорошего ждать не приходилось. Тем более, что от монашьей тарабарщины моя полуматериальная плоть закостенела и стала подсыхать, как свернувшаяся кровь на ране.

    И тогда я увидел такое, от чего, несмотря на все предыдущие чудеса, застыл на месте - надеюсь, хоть не с открытым ртом.

    Навстречу монаху шел Талька. Мой маленький Талька. И в то же время не мой. Глаза его дико сверкали, руки будто самопроизвольно совершали разнообразные пассы, а губы шевелились, произнося слова, которых, уверен, мой сын знать не мог. Впрочем, я тоже не знал ТОГО слова...

    А потом я разглядел за спиной Тальки призрачную фигуру Вилиссы - и ощутил жаркую пенящуюся волну, захлестнувшую меня с головой. Я доверился ей, я что-то делал, что-то говорил; а рядом со мной уже шел Бакс, и он делал то же самое... Монах запнулся на полуслове, та часть его лица, что была видна из-под капюшона, побледнела и стала почти такой же белой, как и сам капюшон; он попятился, а мужики уже бежали, бросая по дороге дубины... и я все никак не мог понять - что такого странного было во всей этой картине?!. А через мгновение наважденье закончилось, и я наконец понял, что показалось мне странным.

    Ни один из нападавших не отбрасывал тени.

    13.

    Теперь пора ночного колдовства.

    Скрипят гроба и дышит ад заразой,

    Сейчас я мог бы пить живую кровь

    И на дела способен, от которых

    Отпряну днем.