– все равно было слишком темно. Что она найдет там утром? Большой волдырь? Или, может быть, бурое пятно обуглившейся кожи?

Элина осторожно пробралась на свое место в палатке. Другие ее спутники уже спали, но обожженная рука долго не давала графине уснуть. У Эйриха наверняка имелось какое‑нибудь полезное снадобье – Элина знала, что в тюрьме у него отобрали только деньги – но тогда пришлось бы объяснять, что случилось, ибо такой ожог попросту невозможно получить случайно.

Наконец уже заполночь сон все‑так взял верх над болью, но та не отпускала и во сне. Элине снилось что‑то тягучее и неприятное; затем она вдруг услышала, что ее кто‑то зовет. Ей показалось, что она проснулась, но на самом деле она все еще спала; однако образы сновидений куда‑то исчезли, и остался лишь зовущий ее голос, а затем в темноте она увидела лицо Ральтивана Зендергаста. Он что‑то говорил, и тихие голоса вторили ему; Элина и сама начала повторять его слова, и боль постепенно уменьшалась, уходила, таяла…

Наутро, когда Эйрих, обыкновенно просыпавшийся раньше всех, разбудил ее, от сновидения остались лишь самые смутные воспоминания. Зато вчерашняя сцена у кострища вспомнилась очень отчетливо. Элина мысленно сжалась, готовясь к возвращению боли… и ничего не произошло. Она опасливо потрогала свою руку сквозь рукав. Боли не было.

Лагерь меж тем готовился к новому дню пути. Караванщики гортанно перекликивались, верблюды нехотя распрямляли ноги, поднимаясь с холодной земли и позвякивая упряжью, охранники и путешественники выбирались из своих палаток, с хрустом потягивались со сна, распутывали ноги фыркавших паром лошадей, некоторые разминались с оружием, и их сабли весело сверкали на солнце. Элина посмотрела на них завистливо, а затем, отвернувшись спиной к палаткам, засучила рукав.

От вчерашнего ожога осталось лишь несколько чешуек мертвой шелушащейся кожи. Под ними была молодая розовая кожица.

Выходит, то, что привиделось ей ночью, не было сном. Через все эти сотни и тысячи миль славный старый Ральтиван услышал ее боль и помог ей. Но если ему это оказалось под силу, почему он ничего не сделал для нее раньше, когда она валялась в бреду на полу караван‑сарая?

– Любуетесь пейзажем? – раздался рядом голос Редриха.

Элина поспешно одернула рукав.

– Было бы чем любоваться, – ответила она.

– В пустыне есть своя прелесть, – не согласился Редрих.

– Это еще не пустыня, – сзади к ним подошел Эйрих. – Настоящая пустыня будет дальше. Барханы, словно застывшие волны, до самого горизонта… Нет, вы только посмотрите, как он держит саблю! Вон тот, в синем тюрбане. Он, должно быть, возомнил, что с него пишут картину. Пока он так красиво замахивается, я бы уже десять раз проткнул его прямым колющим.

– А что, Эйрих, не показать ли нам этим желтолицым, как надо обращаться с оружием? – предложил герцог.

– Отчего бы и нет, – Эйрих обнажил меч.

Они отошли чуть поотдаль и скрестили клинки. Поединок двух белых на нетипичных для этих мест прямых мечах сразу привлек внимание нескольких зрителей – тем паче что мастерство фехтовальщиков заметно было даже неискушенному глазу.

– Издеваетесь, да? – обиженно пробурчала Элина, отвернулась и пошла укладывать палатку. Это был совсем не тот эффект, на который рассчитывал Редрих; его взгляд на мгновение растеряно скользнул за девушкой, и тут же клинок Эйриха уперся ему в грудь. Послышались одобрительные возгласы караванщиков.

– Хотите реванша? – осведомился Эйрих.

Герцог молча качнул головой. Конечно же, он хотел реванша. Но не в каком‑то потешном бое на мечах.

Неделю спустя шедший на северо‑восток караван покинул пределы полуострова и эмирата, вступив на земли Тагратского султаната.