|
Как и советовал Рапапорт, «нужно ни о чем не беспокоиться, молча следовать за этим человеком, и все будет в порядке». Сэндвичи оказались недурными. После еды она слушала взятую у Нимита кассету Бенни Гудмена и читала книгу. Поплавав еще немного, к трем часам вернулась в гостиницу. Абсолютно то же самое повторялось все пять дней. Сацуки плавала сколько душе угодно, ела сэндвичи с овощами и сыром, слушала музыку и читала книгу. И никуда, кроме бассейна, не ездила. Ей требовался абсолютно беззаботный отдых. Плавала она там всегда одна. Для бассейна в горах воду качали из подземного источника. Холодная, леденящая – стоило в нее окунуться, и спирало дыхание, но после нескольких кругов тело разогревалось, и Сацуки становилось намного лучше. Устав от кроля, она снимала очки и переворачивалась на спину. В небе плавали белые облака, носились птицы и стрекозы. Вот бы так всегда, думала про себя Сацуки. – Где вы учили английский? – спросила по дороге из бассейна Сацуки. – Я тридцать три года проработал в Бангкоке водителем у одного норвежского торговца драгоценностями. И все это время разговаривал с ним по-английски. Вот оно что, подумала Сацуки. Именно – у нее в балтиморской больнице тоже был один коллега из Дании. Он говорил на таком же английском: правильном, без акцента и слэнга. По-нятном, красивом, но лишенном шарма языке. Странное дело: приехать в Таиланд и услышать здесь норвежский английский… – Тот человек очень любил джаз и в дороге постоянно слушал кассеты. Так я привык к джазу. А три года назад он умер, и мне эту машину отдали вместе со всеми кассетами. – Выходит, умер ваш босс, и вы стали самостоятельно работать гидом и водителем у ино-странных туристов? – Именно так, – ответил Нимит. – В этой стране немало гидов-водителей, но «мерседес», пожалуй, – у меня одного. – Тот человек, видимо, вам доверял. Нимит молчал. Похоже, он не знал, что ответить. Затем подумал и заговорил: – Доктор, я – одинокий человек. Так и не женился. Жил все эти тридцать три года, словно его тень. Следовал за ним во всех поездках, помогал ему во всевозможных делах. Стал как бы частью его самого. Живя так, постепенно перестаешь понимать, что тебе вообще нужно от этой жизни. – Нимит сделал музыку чуточку громче. Тенор-сакс выдавал хриплое соло. – Например, эта музыка. «Слышишь, Нимит, вслушайся хорошенько. Внимательно проследи линию импровизации. Кто у нас там – Коулман Хоукинс? Ты должен понять, что он хочет до нас донести в этом пассаже. А хочет он донести свой крик души, что вырывается из его груди. Такой же крик есть и в моей, и твоей душе тоже. Слышишь его отзвук? Пылкое дыхание, трепет сердца…», – бывало, говорил он. Я несколько раз слушал эту музыку, вслушивался и расслышал этот отзвук. Вот только не уверен, действительно ли я услышал его своими ушами. Если долго живешь с одним человеком, следуешь его словам, в каком-то смысле становишься его вторым «я». Понимаете, о чем я? – Пожалуй. Слушая Нимита, Сацуки подумала: а не любовники ли они? Естественно, лишь интуитив-ная догадка – оснований-то никаких. Но если предположить, что это так, кажется, понятно, о чем он. – Но я ни о чем не жалею. Начнись жизнь сначала, пожалуй, повторил бы ее так же. Абсо-лютно так же. А вы, доктор? – Не знаю, Нимит, – сказала Сацуки. – Даже представить себе не могу. Нимит больше не произнес ни слова. Они перевалили гору с серыми обезьянами и верну-лись в гостиницу. На следующий день Сацуки нужно было возвращаться в Японию, и Нимит по дороге из бассейна отвез Сацуки в соседнюю деревню. – Доктор, у меня к вам есть одна просьба, – сказал он ее отражению в зеркальце. – Личная просьба. – Какая именно? – Не могли бы вы уделить мне всего час? Есть одно место, куда мне хотелось бы вас сво-зить. |
