— Весь?

   — Весь. Две тысячи двести экземпляров. По девяносто копеек штука. Картина: сижу один в квартире посреди пачек, которые горой до потолка…

   — Да, шишки-едришки.

   — Веришь ли, заплакал, — вдруг признался я, потому что услышал соболезнующие «шишки-едришки», было темно, пахло смолкой от сосенок-подростков и город лежал далеко, за лесами.

   — Заплачешь, — посочувствовал Пчелинцев.

   — Но главные слезы оказались впереди… Был у меня коллега, враг номер один. Не знаю как, но достал он два экземпляра книги в типографии и с возмущенными письмами отослал в авторитетные инстанции. Вот так-то.

   — А дальше?

   — Посыпались запросы, вызовы, звонки… Я взял отпуск и уехал сюда.

   Откуда-то с крыши падал кленовый лист — медленно, по ломаной спирали, трепеща своими острыми уголками. Подошел Черныш и лег у ноги хозяина. Агнесса зажгла на веранде все лампочки, отчего сад, облитый бледным светом, стал нереальным, будто мы оказались в диковинных зарослях на дне океана.

   — И вся беда, шишечки-едришечки? — спросил Пчелинцев вдруг веселым голосом, сразу развеяв сказочность минуты.

   — А разве мало?

   — Ерунда еловая.

   — Как же еловая? — удивился я.

   — Не стал доктором наук — и всех-то делов, — уточнил он размеры моей беды. — Пиши другую диссертацию.

   — Да на это может уйти еще восемь лет жизни!

   — Тогда лучше и не заводись.

   — То есть как это не заводись?

   — Не надо делать тех делов, которые жизнь заедают.

   Я не ответил, сбившись со своей ясной логики. Разве диссертация заедала мне жизнь? Неужели? Конечно, восемь лет пришлось выжиматься. Работа есть работа. Да любая работа заедает жизнь, черт возьми…

   Прилившая злость спугнула мою нирвану. И от этого я разозлился сильнее: увязывать работу с удовольствием — что изобретать перпетуум-мобиле или решать теорему Ферма. Неужели я блаженствую, когда начинаю читать лекцию, — одни студенты пишут мои слова «автоматом», другие вообще не пишут, третьи болтают, четвертые читают, пятые жуют, а одна девица давно и назло вяжет колготки?..

   Неужели получаю удовольствие от заседаний кафедры, лицезрея перед собой коллегу, врага номер один? Или радуюсь по вечерам за письменным столом, когда жена с дочкойсмотрят уже восьмую серию, которую я только слышу?

   — Да и не знаешь ты, что такое беда, — прервал сторож мои погружения в злобу.

   — Ты знаешь, — огрызнулся я.

   — А не знаешь, какова беда, не узнаешь, каково и счастье.

   — А ты знаешь? — упорна повторил я.

   — Ничего, кроме смертельной боли, не должно занавешивать жизнь. А коли тебе что-то мешает жить, то зря ты тратишь отпущенное природой времечко, шишки-едришки.

   В простых людях есть своя прелесть. Они не судят о том, чего не понимают. Я полно знаю людей, которые рассуждают обо всем на свете только потому, что заимели дипломы. Но вот Пчелинцев и без всяких дипломов разделывался с вечными философскими вопросами, как с сосновыми шишками.