– Угощайся, Алексей. – Хрущев поощряюще указал на стол. – Все свежее, полезное. Я тут по совету врачей решил сесть на диету, но товарищам не запрещаю.

Тарелка Никиты и правда была пуста. А вот его пузо – весьма большое.

– Расскажи о себе. – Хрущев сделал знак, и официант тут же налил ему в бокал «Боржоми» из бутылки. Соратники первого секретаря замолчали и выжидающе на нас уставились.

– Я русский, родом из Нового Оскола.

– О… земляк! – Никита Сергеевич по-доброму улыбнулся. – Продолжай.

– Сирота. Отец погиб в войну, мама умерла позже. Отслужил в погранвойсках, учусь в МГУ, пишу стихи и прозу, возглавляю Советский Патриотический Клуб «Метеорит».

– Какой еще клуб? – вдруг проскрипел рядом Суслов. – Это нарушение постановления Политбюро ЦК ВКП от 32-го года. О роспуске пролетарских организаций в области литературы и организации на их основе Союза писателей СССР.

Вот это удар! Подлый, исподтишка.

– Мы официально зарегистрированы Министерством культуры.

– Опять Фурцева! – рядом зашевелились члены Президиума.

– Да ей закон не закон!

– Товарищи, тихо, пожалуйста. – Хрущев взмахнул рукой. – В постановлении от 32-го года не было запрета на создание новых творческих объединений. Лишь о роспуске старых.

– Но Минюст имеет инструкцию на этот счет, – вновь встрял вредный Суслов.

Вот же зараза, никак не уймется! Надо срочно спасать «Метеорит». Я перехожу в режим «форсаж», взвывает СЛОВО в голове.

– Товарищи, почему милиционеру трудно исполнить супружеский долг? – интересуюсь я у мужчин за столом. На меня с интересом смотрят все – и Хрущев с Брежневым, вижу хитрые глаза Микояна и Черненко, даже у Андропова с Сусловым появляется на лице что-то живое.

– Потому что он живет по инструкции, а по инструкции положено сначала исполнить два супружеских долга в воздух.

Дружный хохот пугает официанта, который в этот момент наливает мне минералку. Он вздрагивает, и несколько капель проливается на скатерть. Но никто этого не замечает. Хрущев вытирает слезы, Брежнев бьет меня по плечу.

– Это я к тому, – продолжаю мысль, после того как все отсмеялись, – что жизнь, Михаил Андреевич, сложнее инструкций.

Суслов пожимает плечами. На его лицо вернулась привычная хмурая мина, но мне он больше не возражает.

– Наш человек! – Хрущев громко сморкается в большой белый платок. – Клуб твой разрешаю. И сегодня помощники позвонят в хор Александрова. Леонид Ильич, проконтролируй. Как будет запись гимна – мне на стол. Послушаем на Президиуме, что получилось.

– Хорошо, Никита Сергеевич, – Брежнев согласно кивает.

Окружение Хрущева теряет ко мне интерес – люди возвращаются к еде и застольным разговорам. Я тоже налегаю на деликатесы – обеденное время, надо подкрепиться. Разговоры вокруг сплошь нейтральные и даже мрачные. Обсуждают смерть Маршака и его похороны, пожизненный срок Нельсона Манделы, который тот получил на днях. Обращает внимание на себя тихая беседа Косыгина с двумя мужчинами. В одном я узнаю Подгорного, в другом – Воронова. Оба – члены Президиума, их портреты висят в красном уголке общаги. Косыгин осуждающе говорит о новом Гражданском кодексе РСФСР. В нем отменили сталинскую статью о производственных артелях и кооперативах. Классика жанра. Вместе с водой выплеснули ребенка.