У рабочих, как видно, есть не только самое необхо­димое: иначе почему мы видим, как они выходят из каба­ков, почему субботним вечером на улицах столько пья­ных? Даже в убогих закоулках, которые инспектирует мой отец по поручению благотворительного общест­ва, встречаются пьяницы. Мало того, многие женщины тоже пьют.

А нужна ли рабочему квартира за тридцать франков в месяц на чистой улице? Да ни один рабочий и не по­смеет поселиться на улице Пастера, где целых два дома с лоджиями: в одном, по соседству с нами, живут ран­тье, обладатели прекрасной пиренейской овчарки; другой принадлежит судье. А что за дом у первой скрипки Ко­ролевского театра! Даже Люсьен Сименон ни за что не стал бы жить на улице Пастера, а ведь он не простой ра­бочий, а столяр-эбенист.

Рабочим, во всяком случае хорошим рабочим, платят пять франков в день, почти столько же, сколько моему отцу, а он служащий и учился до семнадцати лет. У ра­бочих почти нет расходов. Они одевают детей в кое-как перешитое старье. Их жены бесплатно рожают в родиль­ных домах. Когда они болеют, их кладут в больницу. Их Дети ходят в бесплатную школу.

—      Всё тратят на еду да на выпивку, — говорит Анриетта недопускающим сомнений тоном.

Разве она не видела мясных и колбасных, где сама она так тревожно следит за весами, как простоволосые женщины, настолько убогие на вид, что им вполне можно подать одно су на бедность, покупают огромные биф­штексы, даже не спросив о цене!

—      Вот  увидишь,  Валери,  в  один  прекрасный   день они устроят всеобщую забастовку и разнесут весь город. И больше всего меня беспокоит,  что Дезире в Нацио­нальной гвардии.

Национальную гвардию несколько раз уже приводили в боевую готовность во время забастовок и митингов на отдельных предприятиях. Раздавали патроны — и холо­стые и боевые. Однажды на площади Святого Ламбера в  мертвой тишине  прозвучало  первое  предупреждение:

—      Мирных граждан призываем разойтись по домам. Гвардия будет стрелять.

В ту ночь мать не спала. Дезире вернулся под утро, с винтовкой на ремне, с петушиными перьями на шляпе.

— Ну что?

Он ухмыльнулся. Ему было весело. Вот тебе разница между теми, кто участвует в драме, и теми, кто пережи­вает ее в своем воображении.

—   Стреляли?

—   Мы  не  слышали — стояли  слишком  далеко.  Был один выстрел где-то в районе «Попюлер» — там жандар­мы атаковали.

Дезире не знает, что ночью двое убито и несколько че­ловек ранено. Он оказался слишком далеко.

Теперь понимаешь, сынишка? Рабочие просто слиш­ком далеки от Анриетты. Она их не знает. Они грязные, а главное, совершенно невоспитанные.

А в жизни превыше всего ценится именно воспитан­ность. Воспитанность и чувствительность.

Анриетте не повезло: чувствительности у нее в избыт­ке, она от этого даже страдает. К тому же она угодила в семью, где чувствительность не в почете.

Вот потому-то Анриетта повела борьбу. Эта безмолв­ная борьба, в которой у Анриетты есть тайные союзники, продлится два года и завершится полной победой моей мамы. Ей удастся преодолеть даже инертность Дезире и его эгоизм.

По пятницам после ужина Дезире ходит на вист к Вельденам, оставляя жену вдвоем с Валери, словно ему невдомек, что Валери — душа заговора.

Под силу ли ему отказаться от своего единственного развлечения? Тем более что он, этот лучший служащий своей конторы, чувствует, что на два часа поднимается еще на ступень выше.

Вельдены живут на улице Иоанна Замаасского, они производят медную посуду, и в мастерской под их началом состоит человек десять рабочих.