На этом празднике никогда не бывало недостатка в солнце. Небо чистое. Лето!

Шутихи доверху набиты черным порохом. Вот нако­нец и пиротехник — он тащит раскаленный докрасна брус, с которым поочередно спешит от шутихи к шутихе, и квартал оглашается грохотом канонады.

Шум и гам в самом разгаре, и в этот момент процес­сия выходит из церкви. Впереди бегут мальчики и девоч­ки в вышитых крахмальных платьицах; они разбрасыва­ют вокруг розовые лепестки и кусочки цветной бумаги, которые   неделями   нарезали   специально   к  этому  дню.

Все, что было вчера, исчезло. Мир преобразился. Го­род — уже не город, улицы — не улицы, и трамваи по­чтительно застывают на перекрестках.

Необычный запах опережает процессию и стелется вслед за ней; он будет царить до вечера и даже до за­втрашнего дня — запах мясистых красных роз, истоптан­ной листвы, но больше всего — ладана. И конечно, пиро­гов, пекущихся в каждом доме, а также ярмарочного праздника, который грянет с минуты на  минуту.

Шум, который, как шум морских волн, ни с чем не спутаешь, целая симфония звуков, поступь тысяч людей, следующих в процессии; гимны на разные мелодии, в разных регистрах, сменяющие друг друга по мере того, как шествие движется дальше; школьницы и воспитан-ницы конгрегации пресвятой девы; едва они прошли, как слышатся басы мужчин, одетых в черное, не отрывающих взгляда от антифонариев, духовой оркестр уже на углу, вот он заворачивает; все слышней пронзительные голоса диаконов и причетников: значит, скоро появится сам настоятель, неправдоподобно прямой в своем расшитом золотом одеянии и выступающий со святыми дара­ми в руках, под балдахином, который несут именитые граждане.

Это растянувшееся на два километра шествие обходит каждый переулочек, извиваясь так, что голова соединя­ется с хвостом; иногда оно пересекает само себя и все же представляет собой единое целое, точно так же как сольются вскоре в единый нестройный хор звуки празд­ника, готовящегося на ярмарке: музыка десяти — пятна­дцати каруселей, выстрелы в тире, выкрики торговцев сластями.

Несут святыни: черную богоматерь из церкви святого Николая, святого Роха, святого Иосифа; они проплыва­ют на щитах, раскачиваясь так сильно, что боязно смот­реть; впереди несут хоругви, идут, сгруппировавшись по братствам, мальчики, девочки, мужчины, женщины, старики.

Ураган звуков, красок, запахов. В каждом окне — го­рящая свеча. Мужчины и женщины опускаются на коле­ни, крестятся. Потом хозяйки бегут домой — присмот­реть, чтобы не пригорело жаркое.

Уже скоро, ровно в два часа, дети и внуки Сименоны соберутся, разряженные во все новое, во дворе на улице Пюи-ан-Сок.

Весь квартал пахнет праздником, пирогами, лаком­ствами, съеденными и еще не съеденными. В воздухе — неповторимое посверкивание пыли, поднятой шествием и оседающей на мостовых.

На площадях Делькур и Баварской, у моста Лондо уже закружились карусели.

Этим утром Кретьен Сименон был одним из восьми именитых граждан, несших балдахин над святыми дара­ми. У меня на шее на голубой атласной ленте висела изу­крашенная корзинка, и я рассыпал розовые лепестки пе­ред домом, а мама держала меня за руку.

Сегодня все красивы. Щеки разрумянились, глаза блестят. Одновременно происходит столько событий, что голова идет кругом. В колясках ревут младенцы. Сегодня родителям некогда с ними возиться.

Теперь у каждого хлопот полон рот. Нас собралось человек тридцать всех возрастов, все толкутся во дворе и на кухне. Пирогов напекли столько, что не верится — неужели мы это все съедим. И после каждого пирога на­до мыть посуду.

Детей разбирают. Старших взгромождают на карусе­ли, покупают им мороженое, игрушки по два су — бумаж­ные вертушки на палочке или воздушные шарики.