Чай, сигареты и несколько плиток шоколада он купил в тюремном магазине. Наценка была такой, что хватило бы бутылку дорогого коньяка, бельгийские конфеты и кофе из магазинчика при таможне. Но он платил за надежду, за след, который может указать этот человек, а ценнее надежды и следов у Яра ничего не осталось.

Потом его долго водил по затхлым тюремным коридорам нервный пожилой мужчина в мятой рубашке. Они ходили из кабинета в кабинет, Яр снова и снова подписывал бумаги, его обыскивали, задавали странные вопросы, а потом он снова подписывал бумаги.

Все, чтобы попасть в душный, пропахший хлоркой кабинет, где за стеклянной перегородкой его ждал сухопарый мужчина с серым лицом и сизыми тенями на впалых щеках.

Мужчина молчал. Водил бессмысленным взглядом по белой раме перегородки. И молчал.

– Убили ее, да? – наконец выдохнул он в трубку. Яр только сейчас вспомнил его имя – Эмиль. Имя, указанное на каждой из бумаг, которые он подписал, но так и не получившее значения.

– Кого? – уточнил Яр.

– Дочку Артура. Убили, а? Раду?

– Да.

– Девчонка хорошая была, – просипел Эмиль. На Яра он по прежнему не смотрел.

А Яр смотрел на него внимательно – на сжатые плечи, словно окаменевшую спину. На дергающийся уголок рта, нервные пальцы, размытые наколки и неровно сросшийся нос.

– Откуда знаешь? – равнодушно спросил Яр.

– Сигареты купить не забыл?

– Откуда?

– Она приходила. А я только на фотографии ее видел. Ко мне такие девчонки не ходят. – Его губы разъехались в масляной усмешке, а потом лицо снова затянуло равнодушием. – Дочки у меня в смысле нету. Никто сигареты не носит. А ему дочка носила. Книжки носила еще. Ему предлагали меняться – на кофе, сигареты, карамельки, даже на водку. Он не менялся.

Значит, Рада знала, куда писать письма. Так почему указала несуществующий адрес?

– Знаешь, почему он сбежал?

Эмиль впервые поднял глаза – колючие зрачки в сетке красных и желтых прожилок – и покачал головой.

– Говоришь, не менялся. Так книжки любил? А какие больше всего любил – знаешь? Пьесы, а?

– Да херню какую то. Не помню. Ну, про радиацию помню что то. И про шары какие то золотые, а, там еще ноги кому то оторвало. Говорю же – херня. – Он вдруг прижал трубку к губам и забормотал, так часто, что слова слипались в одно, торопливое и неразборчивое: – Он аду юбил, ты не думай дже – не стал бы он ее убивть. И других девчонок не стал бы, не такой он елвек, да, не злой…

– Мне сказали, он убил ребенка.

Его глаза опасно блеснули и погасли.

– Другие убили. Он не убивал.

– И сокамерника.

– Того убил. Срок Артуру подходил, а он хотел остаться.

– Почему?

– Говорил, другие убили, а он украл. Один раз говорил, нашло чавой то. Его и выпустить хотели, потому что он не убивал.

– А потом он передумал сидеть и сбежал?

– Не знаю. Мне не доложился. Начальство сменилось, кормить хуже стали – не знаю, он же такой был… Ну, книжки не отдавал, понимаешь? Давай я тебе скажу чего, а ты мне еще сигарет пришлешь, а? Ты же нормальный, по лицу вижу! Пришли, а я скажу, я знаю, чего я знаю – тебе никто не скажет… – забормотал он и начал закатывать глаза.

Яр молча кивнул. Он видел, что Эмиль ему не поверил.

– На Боровую улицу пойдешь, в городе, где Артур жил, там дом синий, э? Если не сожгли – ищи синий дом. Артур говорил, там спрятал что то. Закопал. Говорил – нельзя, чтобы кто то нашел. А ты найдешь, найдешь – меня вспомнишь, и пришлешь, не кинешь.

– В городе нет Боровой улицы.