– А я так наливала.

Яна стояла в проеме и поправляла складки шерстяной клетчатой юбки.

– Пятилитровую кастрюлю над тарелкой наклоняла? – удивился Яр.

– Ага. Крышкой прижимала, чтобы только бульон лился, ну как когда воду с макарон сливаешь. А потом ложкой остальное вылавливала и накладывала, – улыбнулась она. – Лем меня отчитывает, говорит, я много движений лишних делаю.

– Угу?.. – без особого интереса буркнул Яр, садясь за стол, а потом все таки решил из вежливости спросить: – А ты что говоришь?

– Чтобы в жопу шел, что я могу говорить, – Яна села рядом на краешек табуретки. – А еще он говорит, что я деструктивная. Дес трук тив на я, – повторила она и быстро облизнулась. – Вот какое слово знает. Урод.

– Я был в тюрьме, – между делом заметил Яр. – Говорил с Эмилем.

Яна замолчала и мрачно уставилась на край стола. Яр не торопил ее – только сейчас он почувствовал, как же сильно успел проголодаться. И не за этот день – за все прошлые месяцы, пустые, когда он ел в рабочей столовой, а дома запивал хлеб или пустую гречку сладким чаем. Не потому, что не мог приготовить или купить другой еды, а потому, что было совершенно все равно. Он не чувствовал вкуса. Но Лена умудрилась пробиться через его гастрономическое равнодушие.

– Я хочу знать, кто это сделал, – наконец сказала Яна. – Он убивает часто, и я боюсь, что весной он вернется… я уверена, что он вернется весной. И хочу… найти его.

– И что будешь делать, когда найдешь? – спросил он, в последний раз звякнув ложкой о керамический цветок на дне тарелки.

– Буду искать силы рассказать, – жалко улыбнулась Яна.

– Я не знал, что ее отец сидел в тюрьме, – равнодушно ответил он. – Не знал, что Рада к нему ходила.

– Может, она… не могла признаться? Мы иногда… знаешь, человека можно любить и вопреки. Как отделаться от этого чувства?.. Тебе случалось любить не тех людей? – буднично спросила она.

И взяла его за руку. Провела кончиком пальца по разбитым костяшкам.

– Нет.

Яна покачала головой и заставила его разжать пальцы. Обвела прохладными пальцами несколько линий на его ладони.

– Ты хороший человек, Яр. Добрый, смотри, вот эта линия никогда не врет. А эта любит приврать, и она говорит, что ты совершишь большой большой грех. Она любит приврать, но что, если ты тоже станешь «не тем»?

Он покачал головой и мягко забрал руку. Яна улыбнулась, встала и сняла с плиты медный кофейник. Достала из шкафчика чистую чашку.

– Я хочу его найти. А чего хочет Лем? Он никак с убийствами не связан.

– Он мой друг. Хочет мне помочь.

– Зачем он ходил в тюрьму?

– Затем же, зачем и ты. Он говорил с матерью Рады. Что то врал, он вообще то… нравится таким женщинам. Я его… не просила об этом.

«В следующий раз все таки сверну ему башку», – подумал Яр.

– Лем говорил про Боровую улицу?

– Нет никакой Боровой улицы, – покачала головой Яна. – Лем говорил про Зеленую. Эмиль врет, потому что к нему никто не ходит и не носит передачки.

Кофе действительно был отличным, но к ладони словно прилипли прикосновения Яны, и Яр чувствовал подступающее раздражение.

С улицами он разберется потом.

– Родители, – напомнил он.

– Да, о родителях, – пробормотала Яна. – Да, родители… раньше я с Лемом ходила, а сегодня дозвониться до него не могу… в общем, мои родители – хорошие люди, правда. Просто они… они… Понимаешь?

– Нет.

– Они не могут сами справиться, но пытаются учить меня справляться.