Горюнов смутился, как будто был виноват в бесчеловечности и волевых качествах суровой соседки.

    -  Алексей Григорьевич, не в службу, а в дружбу, сходи ты к проклятой бабе, она же теперь не отстанет. А рассердится, то мне плохо придется. У нее такая знатная родня, что лучше с ней не связываться.

    -  Да что мне за дело до их знатности? - удивился я.

    -  Навредить могут, царю нашепчут, крамолу придумают…

    -  Ну, это вряд ли, у меня с государем хорошие отношения, он меня знает и наговорам не поверит.

    Подьячий удивленно на меня посмотрел:

    -  Так ты с новым царем знаком?

    -  Да я у него служу окольничим.

    -  Ты! Окольничий?! - только и смог сказать он.

    -  Ну, это только так, - поспешил я разуверить его в своем высоком положении при дворе. - Мне от этого окольничества ни тепло, ни холодно. Разговариваем иногда с Дмитрием Иоанновичем о его прошлой жизни, только и всего.

    Однако бывший чиновник был ошарашен, видимо, для него и приказной дьяк был высокой персоной.

    -  Если ты окольничий, тогда конечно, - растерянно говорил он, - тогда я понимаю. Только мне-то что делать? Она уже знает, что ты у меня остановился! Сживет ведь проклятая баба со свету!

    Будь у нас с Иваном Владимировичем просто деловые отношения, отказать ему было бы несложно, но после вчерашнего ужина сделать это я не смог.

    -  Хорошо, зайду я к вашей Салтычихе. Мне все равно идти в ту сторону.

    -  Вот спасибо, очень ты, Алексей Григорьевич, меня этим уважил! Мне эта Анька Глебова, тьфу, плюнуть и растереть, но родню ее боюсь, врать не буду. Большой вред могут причинить. Вот и приходится ходить у нее в посыльных и при встрече в пояс кланяться. А почему ты назвал ее Салтычихой? Это кто такая?

    -  Была на Руси такая женщина, очень домашний порядок любила. Когда считала, что полы плохо помыты, дворовых до смерти била. Только она плохо кончила.

    -  Не слышал о такой. Самодуров и у нас в Москве хватает, как-нибудь тебе расскажу, - сказал он, но, заметив, что пришел не вовремя, и разговариваю я с ним без охоты, пригласил нас завтракать и деликатно ушел, чтобы не мешать собираться.

    Прасковья слышала, о чем мы говорим, и естественно спросила, кто женщина, о которой шла речь. Я рассказал о вчерашней больной и образцовом порядке в ее имении.

    Потом спросил, чем она собирается сегодня заниматься:

    -  Ты со мной в ту избу к Аксинье пойдешь или здесь останешься?

    -  Здесь, - не задумываясь, ответила Прасковья, - мне с хозяйскими дочками веселее.

    -  А может быть, с сыновьями? - пошутил я.

    -  Ну, вот еще! - совершенно неожиданно для меня возмутилась она. - Как ты такое даже подумать можешь! Да еще после того, что у нас сегодня было!

    -  Ничего я такого не сказал, просто пошутил.

    -  Вот оно что, тоже мне, шутник нашелся! Что мне теперь, ни на кого и посмотреть нельзя!

    -  Да смотри ты на кого хочешь! Нравится здесь оставаться, оставайся, не нравится, со мной можешь пойти.

    Пыл, с которым Прасковья вдруг начала отстаивать гсвои права, меня немного озадачил. Ни о какой ревности с моей стороны просто не могло быть и речи.

    Недовольные размолвкой, мы вместе пошли завтракать. Семейство подьячего опять собралось в полном составе.