Пили ароматный «Пиквик», ели бутерброды с красной рыбой из пайка Генерального штаба, болтали о том, о сем.

– Через год у меня будет свое агентство, – шутил Женька, – через полтора – офис на Тверской, через два я переманю к себе всех спецов из МУРа. Судьба, говоришь? Вот и у меня, видать, такая судьба, что именно мне выпало покончить с пре‑ступностью в Москве раз и навсегда. Я чувствую.

– А Ерину что останется? – смеялся Зина.

– Ерин будет присматривать за Шерифом, – «серьезно» сообщил Женька, – а Степашин возглавит КФС…

– Это еще что?

– Кафе «Столетник» при агентстве.

– А меня куда?

– Остаешься по снабжению…

Мишка спал. Прохор, укрытый платком, шебуршал в клетке, ругался по‑своему от обиды на то, что его лишают общения. Шериф, нажравшийся деликатесов, отдыхал от караульной службы.

– Женя, у тебя ничего не случилось?

Женька знал, что сестру не может не озадачить его поздний визит, да еще с Шерифом, и все ждал, когда же она спросит об этом.

– Успокойся. Толик ко мне заявился из Киева. С женой и ребенком. А у меня одна тахта – куда деваться?

– Я не про то…

– А про что еще?.. И запомни: ничего со мной не может случиться. Мне хиролог по руке предсказал.

– Ну да, ты ж у нас Столетник, – вышла она из‑за стола.

– Нет, Танюшка. Я у нас – неуловимый Джо. А знаешь, почему он был неуловимым?

– Да ну тебя!.. Я спать пошла, спокойной ночи.

Зина проводил ее в комнату, запер дверь на кухню, кивнул на холодильник:

– Пять капель примешь?

– Нет. Пять капель ничего не дадут, кроме частичного помутнения рассудка. Давай‑ка лучше еще чайку и слушай меня внимательно…

Неожиданно серьезная интонация насторожила Зину. Он налил в чашки кипяток, бросил туда свежие пакетики и уставился на Женьку.

– Завтра ты идешь на службу и под любым предлогом отпрашиваешься на три дня. Сможешь?

По его тону Зина понял, что сделать это придется.

– Потом договариваешься с каким‑нибудь водилой, платишь ему сто баксов, и едешь вместе с Мишкой, Танькой и Шерифом на свою историческую родину в Осташков. Там живешь у мамы, латаешь крышу, обрезаешь деревья в саду, но при этом ни на секунду не выпускаешь из поля зрения Таньку и Мишку, который водит Шерифа на коротком поводке.

Зина был явно озадачен, просчитывал ситуацию, понимая, что события, о которых новоиспеченный детектив не договаривал, исключают возражения.

– Вот тебе сто пятьдесят баксов и сорок тысяч. Скажешь Таньке, что подбил два фашистских танка и за это тебе дали отпуск для поездки к матери. Вот тебе мой револьвер на всякий случай. Убить не убьет, но шуму наделает. И еще. Там, у себя в Генштабе, не говори, куда едешь.

Зина помешал чай, сочувственно посмотрел на Женьку.

– Хреново, – констатировал он лаконично. – Ты своему прокурору‑то скажи на всякий случай.

– У моего прокурора свои дела, у меня – свои, – отрезал Женька. – Знаешь, что сказал по такому случаю комсомольский писатель Островский в одноименной пьесе «Гроза»?.. «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее нужно так, чтобы больше не хотелось!..»

– Доведут тебя бабы, Зотов!

– Они еще никого не довели.

– Они‑то как раз всех и доводили!..

Коля Зотов отношений с женским полом обсуждать не любил. «Я – человек влюбчивый, у меня реноме такое», – отшучивался он.