Женька подошел к ней вплотную и заговорил сквозь зубы, тихо, чтобы слышать могла только она:

– А ну, заткнись!.. Цыц, я сказал! – сунул под нос удостоверение «Стрельца». – Ты как это со мной разговариваешь, а?.. Значит, вот что. Сейчас я тебе выпишу повестку, явишься ко мне в кабинет, и там мы обо всем потолкуем. Ясно?.. Там ты мне вежливо ответишь…

– Да не знаю я ничего!

– …и за оскорбление памяти погибшего, и за унижение его национального достоинства, – Женька шарил по карманам «в поисках бланка повестки».

– Ну, извините, – переменилась в лице женщина, – ну, ей‑богу, не хотела я, гражданин следователь!.. Не повторится больше, ей‑богу!..

– Бога поминаете? – сурово посмотрел на нее Женька.

– А как же?.. Православные мы, христиане! Сейчас, кажись, не возбраняется – в бога‑то…

– Как же, как же… «Чтоб ему перевернуться на том свете», «жидяра паршивый» – это, что, по‑православному? По‑христиански?

– Ну, извините, ей‑богу… То есть…

– Так были родственники у Изгорского?

– Не знаю я. Мы тут мало кого знаем, без году неделю живем. А тот жи… жилец, он и не здоровался ни с кем, ходил как отмороженный, на ощупь будто.

– Чей это дом?

– Фонда… этого, запамятовала. В общем, тут живут, у кого дома на капремонт поставили, беженцы… С миру по нитке, подолгу не задерживаются.

– Жэк‑то у вас есть?

– Есть, есть, а как же? Во‑он там, – показала женщина рукой на тяжелый желтый дом послевоенной постройки. – Мы к нему приписанные.

Женька решил доиграть роль следователя:

– В какой квартире проживаете? Фамилия?

– Никоновы, Из пятой… Извините, не надо в милицию, – глаза ее покраснели. – Скоро холода, а стена завалилась, окно разбитое… Да и посуду жалко… Ну, пожалуйста…

– Идите. – Женька проводил ее до подъезда отрешенным взглядом, сел на скрипучие качели и закурил.

«Живут рядом, друг друга не знают и не интересуются. Зачем им карабахи, молдовы, чернобыли, армении, прибалтики?.. Кричали, что они за Советскую власть всей душой, теперь все стали православными христианами… Возрождение веры? Или вырождение?.. Ей посуда разбитая куда важнее мертвого соседа, да кого в этом винить? Кто‑то здорово греет руки на разделении людей. Кто‑то разделяет народы, страны, семьи, разделяет и властвует. И вот он‑то, этот мифический и самый реальный «некто» ответствен за Изгорского, и за Шейкину, и за эту вот хамку, под личиной беженки ли, выселенки ли, воспользовавшуюся государственной путаницей и приехавшую в первопрестольную, а потом убедившуюся, что здесь нет ни кисельных берегов, ни молочных рек, и потому обозлившуюся на весь белый свет…»

И еще думал Женька о Мишке – не обернется ли его предстоящее крещение получением такого вот эфемерного статуса «православного христианина», ложно понятого как способ защиты в жизни, какими становились партбилет или воинская присяга, инвалидность или многодетность для миллионов, превративших страну в подобие огромной пивной. Племянник еще мал и достаточно искренен, но сколько их, поначалу таких искренних превращалось впоследствии в больших лжецов!

Он выбросил окурок в лужу, побрел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, остановился напротив двери Изгорского. Воняло какой‑то химией вперемешку с древесным углем. Дверь извне не обгорела, только была повреждена со стороны замков ломом или кирками, да между скважинами зияла дыра – верно, в нее при взломе просовывали трос спецдомкрата или пожарный рукав.