Его лицо было очень близко, красиво очерченные губы манили, и девушка, подчиняясь этому зову, сама потянулась к мужчине.

Этот поцелуй был не похож на другие: нежные, трепетные. Сейчас это было что-то первобытное, дикое, вдруг вырвавшаяся из-под контроля. Это чувство наполняло Настю, заставляя ее подчиняться мужчине в каком-то диком, доселе не изведанном для неё танце, выгибаться навстречу жадно ищущим губам. Сила так и плескала в теле, накатывая волной, сметающей все на своем пути.

Стыда не было, как не было и страха. Все, что происходило с девушкой сейчас в спальне казалось естественным, словно это было предрешено.

Ведьма не смела противиться древнему зову, как и не смела противиться тому жару, что охватывал ее тело. Мужские руки, рисуя узоры рун на ее коже смещались все ниже.

Двушка застонала и выгнулась, дрожа от нетерпения. Дыхание прерывалось ей казалось, что она сейчас умрет. Умрет без этих ласк. Без объятий. Без поцелуев.

Григорий все медлил. Настя открыла глаза и встретилась взглядом с его, абсолютно синими глазами. Смотревшими на нее с обожанием и преданностью.

– Гриша… – девушка успела выдохнуть, прежде чем губы мужчины вновь накрыли ее губы, упреждая резкий вскрик.

Белов на несколько мгновений замер. А затем ритмично задвигался, вновь даря доселе неизведанные ощущения блаженства, разливающиеся по телу…

Утро наступило неожиданно быстро. Или это было не утро. Находясь в этом крае сумрака и белых ночей, Настя потеряла счет времени. Девушка лишь знала, что, открыв глаза она увидит все тот же белый полумрак питерсбурсхой ночи. Впрочем, сегодня на небе вновь сияло солнце.

Отвернувшись от опаляющих кожу лучей, Настя вдруг осознала, что лежит в одной постели с мужчиной, по-хозяйски закинувшего руку на ее обнаженную грудь

Ойкнув, девушка вскочила, поправила сбившуюся рубашку и затравленно посмотрела на кровать, смятые простыни которой были красноречивее всяких слов. Значит, не привиделось. Настя покраснела.

– Срам-то какой – тихо пробормотала она.

Белов не проснулся. Лишь что-то пробормотал во сне и перевернулся на другой бок, прижав к груди подушку.

В панике, что кто-нибудь из слуг может зайти, Настя подхватила свои вещи, выскочила из комнаты и проскользнула к себе в спальню. Прижимая к груди измятое домашнее платье, девушка прислонилась спиной к двери, точно опасаясь, что кто-то войдет.

Было нестерпимо стыдно. А еще сладко. Мать Мария всегда говорила своей воспитаннице, что вкус греха сладок, точно майский мед. Это было даже слаще. В голове то и дело проносилось то, что случилось ночью. Эти сцены бросали девушку в жар, в то же время заставляя краснеть.

«Должна ты, Настенька, блюсти свою девичью честь» – вдруг вспомнились давно позабытые слова умирающей матери.

Настя вздрогнула, словно на нее ушат холодной воды выли. Любовный пыл угас, осталось лишь осознание того, что она натворила.

Девушка задумчиво закружила по спальне, гадая, что же теперь делать. Мысль о том, что она подвела хозяйку дома, строго-настрого запретившую подходить ночью к волку, заставляла щеки полыхать от стыда.

Воспоминания от содеянного обожгли хуже каленого железа, но, самое страшное, и девушка понимала это, какая-то часть её не испытывала должного раскаяния, а, наоборот, даже гордилась случившимся. Оборотень покорился своей ведьме.

Древняя Сила, ждавшая своего часа, пробудилась, взметнулась волной снося все преграды, и теперь струилась по телу, точно вода в русле реки: спокойно и размеренно.

Девушка тряхнула головой, откидывая назад непослушные пряди. Показалось, что в солнечных лучах волосы искрят рыжеватым огнем. Зеркала не было, и Настя подошла к ушату с водой для умывания. Посмотрела в подрагивавшее отражение и, повинуясь непонятному порыву, провела рукой. Вода застыла, точно в зеркало.

Ведьма взглянула на свое отражение и охнула, не зразу поняв, что эта белокожая девица с темными, искрящими огнем, волосами и огромными сияющими глазами и есть она сама.