– Не говори ерунды, у меня ремиссия, просто душно в подъезде, вот я и упала. – Уборщица нарочито задорно вскочила, попыталась поднять швабру с пола, но вновь осела, не дотянувшись до черенка. Грязная вода в ведре отразила ее измученное лицо.

– Вызывай скорую, – приказал Тимоше хирург, прощупывая пульс. – Чего уставился?

– Не надо скорую, – упавшим голосом произнесла Ия. – Они увезут черт знает куда… Я лучше отлежусь. У меня такое бывает.

– Идите, Вадим Семеныч, – кивнул фрик, – у нее правда бывает. Я отведу ее домой.

– Отведи и вызови скорую, понял? – настаивал хирург. – Я вечером к вам забегу. Какая квартира?

– Сто тринадцатая. Десятый этаж. Постойте… – Тимоша вскинулся, но густо покраснел. – Можно ваш телефон? Ну, для спокойствия.

Вадим протянул визитку и уточнил:

– Если не отвечаю, значит, на операции.

Понимая, что тотально опаздывает, он вызвал такси и, сбежав по ступеням до первого этажа, застыл в нервном ожидании машины. Его собственный новенький автомобиль, купленный по настоянию Марго, загорал во дворе под мартовским солнцем. Хирург только учился водить, а потому московские пробки и забитые парковки были для него адским кошмаром. Бело-желтый в шашечку «Опель» остановился возле ноздреватого сугроба. Узбек, синий, как чернослив, высунулся их окна и спросил:

– Фторая гарацкая бальниц?

– Да, вторая городская больница, – подтвердил Вадим.

– Садыс.

Глядя в окно с заднего сиденья, хирург пытался уместить в голове странную пару: истертую, как половая тряпка, уборщицу и ее сына – зеленоволосого, утыканного кольцами, булавками и шипами, словно рокерский рюкзак.

Она была очень плоха, ей оставалось недолго. За годы практики Вадим успел выучить этот предсмертный цвет лица, эту синеву губ и необъяснимую прозрачность тела. Кто-то из коллег-патологоанатомов говорил, что у таких людей появляется весьма заметная стекловидная тень. Но Вадик ее не видел, да и, честно говоря, не верил в байки.

Рабочий день, рутинный, обычный, не принес радости. Четыре операции с утра, обход пациентов (как же плохо они стали поправляться после его рук!), заполнение бесконечных историй болезни в компьютере, подготовка к завтрашней городской конференции.

Вечером позвонил Марго, предупредил, что задержится, и, поднявшись на десятый этаж, позвонил в сто тринадцатую квартиру.

Дверь открыл Тимоша, радостно растянул к ушам пробитые кольцами и какими-то пупырьями губы.

– Тебе улыбаться-то не больно? – спросил Вадим, снимая обувь.

– С правой стороны больно. Иногда в ухо стреляет, иногда в глаз, – признался фрик.

– Может быть задет лицевой нерв. Где мама?

– Отдыхает.

Вадим прошел в простую комнату с минимальным количеством мебели. По обе стороны старенького дивана находились шкаф и стол. На окнах висел тоскливый серый тюль. В центре комнаты возвышался деревянный стул, заваленный шмотками попугайных цветов.

Тимоша кинулся к нему, схватил вещи в охапку и без разбора сунул в шкаф, утрамбовывая и придерживая дверь коленом. Перед диваном на табуретке стояла тарелка с остывшим супом, пахнущим, впрочем, крайне призывно.

– Тимочка меня кормит с ложки, – улыбнулась Ия Львовна, – экспериментирует блюда разных кухонь.