— За что такая кара? — всхлипнул Котошихин.

— Того я не ведаю, — сказал пристав. — Да не распускай нюни, отпросись у посла и ступай улаживай своё несчастье.

Котошихину крепко помог дьяк Юрьев, перед которым тот пал на колени. Прозоровский на радостях от благообещающей встречи с великим государем отпустил подьячего с крепким наказом вернуться к посольству утром следующего дня. Получив разрешение, Гришка взял с обозной телеги куль со своими вещами, привязал его к седлу и, сев на доброго польского коня, купленного им по случаю у пропившегося шляхтича, отправился на поиски своей семьи.

«Какого я дурака свалял! — корил себя Котошихин, направляясь к своему дому. — Надо было давно отделиться от батьки и жить своим домом. Тогда бы не случилось такой беды. Ясно как Божий день, что это отец накликал её на безвинные головы».

Подворье Котошихина находилось на краю Китай-города и было не хуже, чем у соседа дьяка Орланова. Такой же сосновый сруб на подклети, амбары, поварня, мыльня, конюшня, прочная бревновая изгородь и ворота, над которыми находился небольшой образ Николы Угодника.

Котошихин привстал на стременах и поверх изгороди оглядел двор. Он был пуст, а двери избы заколочены двумя крестообразно сложенными досками. Гришка беспомощно огляделся по сторонам, по дороге сюда он надеялся, что посольский пристав зря пугал его, но теперь понял, что беда явилась к нему самая настоящая, и от неё ему негде схорониться.

На всякий случай он громко несколько раз кликнул свою женку. Ответом ему было молчание. «Куда же собака подевалась? — поразился Гришка. — Она же со двора ни разу не сходила. Ужели и её отписали в казну?»

— С приездом, Григорий Карпович! — раздался у него за спиной надтреснутый старческий голос.

Он обернулся и увидел выглянувшего из ворот своего дома приходского диакона Серафима, направлявшегося на службу в церковь.

— Не ведаешь, батька, куда мои подевались? — вопросил Котошихин. — Что за гроза поразила моё жилище?

Серафим прикрыл за собой малую дверцу ворот, бойко для своих лет перескочил через лужу и приблизился к соседу.

— Разве тебе не ведомо, что дом отписан на казну?

— Только узнал про сие несчастье, — сказал Гришка. — Отец, наверное, в своём монастырьке, а где моя женка, где дети?

— Где им быть, как не у меня, — смиренно промолвил Серафим. — Притулились до твоего приезда в амбарушке, и женка, и дети, и собака. А наехал на твой дом сам судья Земского приказа Прокофий Елизаров с полудюжиной приставов, и всё из него вывезли, заколотили избу, а женку и детей вытолкали на улицу. Ступай к ним, они глаза выплакали, тебя ожидаючи.

— Я у тебя, батька в вечном долгу! — сказал Котошихин, торопливо сходя с коня. — Не ведаю, чем и отблагодарить тебя за твою доброту.

— Ступай к своим, — засмущался диакон. — Помощь моя невелика и всякому по силам.

Верный пес Облай почуял хозяина и, выскочив из-под амбара, кинулся к нему навстречу. На шум из избы выглянула диаконица, поклонилась Котошихину и убралась к себе.

— Будет лизать! — прикрикнул Гришка на собаку. — Веди к своим.

На задах диаконова двора стояли два амбарных сруба, к двери одного из них и кинулся Облай с радостным повизгиванием. «Что они, куда запропастились?» — забеспокоился Котошихин, но тут же на пороге появился светловолосый малыш, а за ним другой, чернявый, в отца, оба враз узнали родителя и кинулись к нему на руки.

— А где мамка? — обеспокоенно спросил Котошихин.

— Она захворала, — ответили малыши.