Однако, какими бы ни были чувства сторон, этот день все встретили с воодушевлением по той житейской причине, поскольку мир позволял всем посольским людям скоро вернуться к своим домашним очагам после почти трехлетнего блуждания по полям и дубравам Ливонии, неустроенной кочевой жизни, которая хоть и была за казённый счёт, но заставляла тратиться и самому, ибо, где бы ни появлялось посольство, всё в округе, от сена до соли, сразу же невиданно дорожало.

Всю ночь на 21 июня на шведском посольском стане горели огни и оттуда доносились радостные крики, в ответ на которые русским нечем было даже похорохориться, и они, разойдясь по своим палаткам, предавались мечтам о скорой встрече с родными и близкими. Однако посольские люди, вернувшись на Москву, вполне ожидаемо, могли встретить и неприязнь со стороны великого государя за то, что плохо совладали с доверенным им делом. Посему Прозоровский призвал в свою палатку Борятинского и Прончищева, дабы в последний раз оглядеть условия мира, который ему завтра придётся скрепить своей подписью.

— За худой мир со свеями нам осуждения не миновать, — невесело молвил Иван Семёнович. — Наши бояре на тычки и попрёки горазды, им со стороны виднее, стало быть, что мы, растяпы, упустили, вот они и будут шептать великому государю; он добр и всех слушает, кто к нему вхож и живёт в царских сенях. И в посольствах, как мы, не бывает.

— Бог видит, Иван Семёнович, что мы ни государевой, ни своей чести перед погаными лютерами не умалили, — сказал Борятинский. — И в ответе нам быть не с чем: не с посольскими же дьяками и подьячими, и сотней стрельцов воевать за города, которые вернули шведам.

— За города нас, может, и помилуют, — засомневался Прончищев. — А вот то, что мы оставляем в них пятнадцать тысяч бочек ржи и жита, могут и в ответ взять.

— Не горюй, Иван Афанасьевич, — усмехнулся Прозоровский. — Шведам будет мало корысти от сей добычи: и жито, и рожь изрядно затухли, всё равно их вывезти будет дороже, а зато Бенгт Горн так обрадовался нашей уступке, что согласился денежную выплату обсудить позже, в Москве. А дома и родные стены помогают.

Шведы удовольствовались подтверждением условий Столбовского мира и на оставшуюся за русскими Корельскую землю своих устремлений не простирали. Это Прозоровский отнёс к успеху своего посольства, и в письмах к Алексею Михайловичу выпячивал, как свою личную заслугу, что русским торговым людям было позволено иметь вольные торговые дворы в Стокгольме, Риге, Ревеле и Нарве, и через шведскую землю открыт путь лекарям и всяким служилым и мастеровым людям в Россию.

Утром Прозоровский велел дьяку Дохтурову и капитану Репину приступить к свёртыванию посольского стана, а сам, сопровождаемый Борятинским, Прончищевым и малой свитой, отправился к шатрам переговорного стана. На душе у князя было остудно и хмарно, и, сойдясь с Бенгт Горном, он так кисло глянул на шведского посла, что у того весёлую и довольную улыбку вмиг перекосило. Послы обменялись ритуальными речами, скрепили своими подписями мирный договор, который вернее было бы назвать планом начала будущей неизбежной войны, и русские, отклонив приглашение на пир, отправились восвояси. В шведском посольстве не стали сожалеть об их отъезде и принялись бурно радоваться своему победному миру, и шум этого гульбища ещё долго доносился до русских, которые снялись со своего стана и двинулись в сторону новой границы со шведами.

6

Русское великое посольство после подписания мирного договора со Швецией спешно откочевало из Кардисса в Псков, где стало скоро редеть служилыми людьми. Капитан Репин со стрельцами убыл под начало князя Хованского в Белоруссию, часть людей во главе со стольником Прончищевым, занялись устройством нового порубежья, а князь Прозоровский, не дожидаясь понуканий, отбыл в Москву, прихватив с собой своего товарища князя Борятинского, обоих дьяков и всех подьячих Посольского приказа, чтобы они при нужде в виноватых взяли на себя часть государева гнева, если он разразиться, и смягчили участь великого посла.