Прозоровский был готов к тому, что шведы зададут этот вопрос, и знал, в соответствии с указаниями великого государя, как на него ответить, но грубая прямолинейность была ему против шерсти, князь насупился и вопросил:

— Откуда у вас, лютеран, такое нелюбье к православным? У нас на Москве лютеране имеют свою слободу, кирхи, а вы, невесть с чего, постановили не пускать нас на Балтику, хотя там есть наша святоотеческая земля и города, основанные русскими людьми, и мы хотим торговать с Западом, посему я требую возврата городов, отданных по Столбовскому миру.

Советники великого посла Швеции загомонили вокруг него, полезли к Бенгт Горну с подсказками, но он скоро успокоил их лёгким взмахом руки и жёстко вымолвил:

— Об этих городах и говорить нечего, потому что они и в прежних договорах закреплены за Швецией. Мы не только не возвратим столбовских уступок, но и требуем остальной Корельской земли, которая осталась за царём после Столбовского мира.

— После этих слов я начинаю сомневаться, что великий посол точно следует указаниям риксдага, — заявил Прозоровский. — Разве в Стокгольме не ведают, что столбовскому миру уже сорок четыре года?

— Хорошо, что господин великий посол вспомнил об этом, — усмехнулся Бенгт Горн. — Повторяю: наши требования — Корельская земля и полмиллиона золотых червонных.

— Такую награду дать от какой неволи? — изумился Прозоровский. — Лучше этой казной распорядиться по-другому, нежели напрасно давать; это вы сами можете рассудить.

— Это мы вам по дружбе объявляем, — вмешался в прю второй шведский посол Густав Бьелке, — что теперь, за Божией помощью, дела у нас идут не по-прежнему, как было пять лет назад, а запросы наши не так велики, как велики убытки, понесённые нами от войны.

Прозоровский с удивлением посмотрел на Бьелке, не ожидав от него столь прытких розмыслов, на всех прежних переговорах, тот сидел молча и только посапывал, а тут, как валаамова ослица, взял да и заговорил.

— Нам эти запросы слышать пуще войны, — сказал, едва сдерживая заполыхавший в нём гнев, русский посол. — Эти разговоры уводят нас в сторону от прямого настоящего дела и отводят наши народы от вечного христианского покоя.

Опытный переговорщик Бенгт Горн заметил, что Прозоровский находится на грани срыва, и, чтобы дать улечься страстям, предложил сделать в работе съезда перерыв. Русские запахнулись в своём шатре, шведы — в своём и принялись обсуждать дальнейшие линии поведения. Наговорившись между собой, посольства распахнули каждое свой шатёр, и прения возобновились. После долгих споров и вычетов шведы объявили, что уступают в царскую сторону остальную часть Корельской земли, но ещё с пущей наглостью потребовали от русских всё, завоеванное в Ливонии и денежной награды за убытки.

— Вы уступаете то, чего у вас в руках нет, — заявил Прозоровский. — Уступите Ивангород, Копорье, Ям, тогда великий государь поможет вам денежной казной.

На этом пункте переговоры застопорились и стали походить на перетягивание верёвки, ни шведы, ни русские не желали уступать друг другу. Спор продолжался несколько часов, наконец, переговорщики разошлись, договорившись устроить съезд через месяц, но из Кардисса не уходить до заключения мира. Этот перерыв был устроен обеими сторонами для того, чтобы снестись со своими государями, познакомить их с требованиями противной стороны и получить указания, до какого края они могут отступить, а где обязаны стоять в споре насмерть.

На другой день Прозоровский с дьяком решал, кого отправить гонцом на Москву, и Котошихин, прослышав про это, возмечтал побывать дома, оглядеть свою женку, цела ли она полностью, или что-нибудь от неё убыло, и поспешил ударить челом Дохтурову, чтобы тот замолвил за подьячего перед князем словечко, но дьяк велел ему приушипиться и быть готовым к переводу секретных шведских бумаг вместе с толмачом Игнатьевым, и с этим делом надо будет не мешкать, поскольку депеши сняты с утопшего шведского гонца, выловленного в море латышскими рыбаками, и отданы Лифляндскому воеводе.