Изменить размер шрифта - +

     В другой раз, когда мы трое были вместе, этот дорогой малютка - он и  в
самом деле был дорог  мне  ради  нашей  матери  -  снова  послужил  невинной
причиной страстного негодования мисс Мэрдстон.  Он  лежал  на  коленях  моей
матери, и она, всматриваясь в его глазки, сказала:
     - Дэви! Подойди-ка сюда! - и пристально взглянула на меня.
     Я заметил, что мисс Мэрдстон опустила свои бусы.
     - Ну, право же, глаза у них совсем одинаковые, - нежно сказала мать.  -
Должно быть, у меня такие же глаза. Мне кажется, они такого  же  цвета,  как
мои. Нет, они удивительно похожи.
     - О чем это вы толкуете, Клара? - спросила мисс Мэрдстон.
     - Дорогая Джейн, я нахожу, что у малютки такие же глаза, как у Дэви,  -
пролепетала моя мать, слегка смущенная резким тоном, каким был задан вопрос.
     - Клара! - сказала мисс Мэрдстон, гневно вставая с места. -  Иногда  вы
бываете просто-напросто дурой.
     - Дорогая моя Джейн! - укоризненно сказала мать.
     - Просто-напросто дурой! - повторила мисс Мэрдстон. - Кто  еще  мог  бы
сравнить ребенка моего брата с вашим сыном? Они совсем не похожи! Они ничуть
не похожи! Между ними нет ни малейшего сходства. Надеюсь, что такими  они  и
останутся. Не желаю я сидеть здесь и выслушивать подобные сравнения.
     С этими словами она величественно вышла из комнаты и хлопнула дверью.
     Короче говоря, я не пользовался  расположением  мисс  Мэрдстон.  Короче
говоря, я не пользовался здесь ничьим расположением, даже своим собственным,
ибо те, кто любил меня, не  могли  это  показывать,  а  те,  кто  не  любил,
показывали это слишком открыто, и я мучительно сознавал, что  всегда  кажусь
скованным, неуклюжим и глуповатым.
     Я чувствовал, что им со мной так же не по себе, как и мне с ними.  Если
я входил в комнату, где они сидели, беседуя, и моя мать казалась веселой, ее
лицо омрачалось тревогой при моем появлении. Если мистер  Мэрдстон  бывал  в
наилучшем расположении духа, я портил ему  настроение.  Если  мисс  Мэрдстон
была в наихудшем, я раздражал ее еще больше. Я был не лишен наблюдательности
и видел, что жертвой всегда бывает моя мать; что она не решается  заговорить
со мной или приласкать  меня,  не  желая  вызвать  их  неудовольствие  своим
поведением, а позднее выслушать нотацию; что она вечно опасается  не  только
за себя, но  и  за  меня,  как  бы  я  не  вызвал  их  неудовольствия,  и  с
беспокойством следит за выражением их лиц, стоит мне пошевельнуться. Поэтому
я решил как можно реже попадаться им на глаза и много раз в эти  зимние  дни
прислушивался к бою церковных часов, когда сидел за книгой в своей  неуютной
спальне, закутанный в пальтишко.
     Иногда, по вечерам, я шел в кухню и сидел с Пегготи. Там  я  чувствовал
себя хорошо и не боялся быть самим собой. Но такое времяпрепровождение,  так
же как и уединение у себя в комнате, не было одобрено в гостиной. Страсть  к
мучительству, господствовавшая там, наложила  и  на  то  и  на  другое  свой
запрет. Мое присутствие все еще почиталось необходимым для  воспитания  моей
бедной матери, и так как я был нужен, чтобы  подвергать  ее  испытанию,  мне
было запрещено отлучаться.
Быстрый переход