|
- Итак, Дэвид, - продолжал мистер Мэрдстон, оборачиваясь ко мне и устремляя на меня холодный взгляд, - я с сожалением заметил, что у тебя угрюмый нрав. Я не могу допустить, сэр, чтобы такой характер развивался у меня на глазах, а я не прилагал бы никаких усилий к его исправлению. Вы, сэр, должны постараться изменить его. Мы должны постараться изменить его ради тебя. - Простите, сэр... я вовсе не хотел быть угрюмым, когда вернулся домой, - пролепетал я. - Не прибегайте ко лжи, сэр! - крикнул он так злобно, что - я видел - моя мать невольно подняла дрожащую руку, словно хотела протянуть ее между нами. - Со свойственной тебе угрюмостью ты уединялся в своей комнате. Ты сидел в своей комнате, когда тебе следовало находиться здесь. Запомни теперь раз навсегда: я требую, чтобы ты был здесь, а не там! И еще я требую от тебя повиновения. Ты меня знаешь, Дэвид. Этого повиновения я добьюсь. Мисс Мэрдстон хрипло засмеялась. - Я хочу, чтобы ты почтительно, быстро и охотно повиновался мне, Джейн Мэрдстон и твоей матери, - продолжал он. - Я не хочу, чтобы по прихоти ребенка этой комнаты избегали, как зачумленной. Садись! Он мне приказывал, как собаке, и я повиновался, как собака. - Добавлю еще, - продолжал он, - что у тебя заметно пристрастие к людям низкого происхождения. Ты ее должен общаться со слугами. Кухня не поможет искоренить те многочисленные твои недостатки, какие надлежит искоренить. Об этой женщине, которая тебе потворствует, я не скажу ни слова, раз вы, Клара, - обратился он, понизив голос, к моей матери, - по старым воспоминаниям и давней причуде питаете к ней слабость, которую еще не смогли преодолеть. - Совершенно непонятное заблуждение! - воскликнула мисс Мэрдстон. - Скажу лишь одно, - заключил он, обращаясь ко мне, - я не одобряю того, что ты оказываешь предпочтение обществу таких особ, как госпожа Пегготи, и с этим должно быть покончено. Теперь ты меня понял, Дэвид, и знаешь, каковы будут последствия, если ты не намерен повиноваться мне беспрекословно. Я это знал хорошо, - пожалуй, лучше, чем он предполагал, поскольку дело касалось моей бедной матери, - и повиновался ему беспрекословно. Больше я не уединялся в своей комнате, больше не искал прибежища у Пегготи, но день за днем уныло сидел в гостиной, дожидаясь ночи и часа, когда можно идти спать. Какому мучительному испытанию подвергался я, когда часами просиживал в одной и той же позе, не смея пошевельнуть ни рукой, ни ногой из страха, как бы мисс Мэрдстон не пожаловалась (а это она делала по малейшему поводу) на мою непоседливость, и не смея смотреть по сторонам из боязни встретить неприязненный или испытующий взгляд, который обнаружит в моем взгляде новую причину для жалоб! Как нестерпимо скучно было сидеть, прислушиваясь к тиканию часов, следить за мисс Мэрдстон, нанизывающей блестящие металлические бусинки, размышлять о том, выйдет ли она когда-нибудь замуж и, если выйдет, кто будет этот несчастный, пересчитывать лепные украшения камина и рассеянно блуждать взором по потолку, по завитушкам и спиралям на обоях! Какие одинокие прогулки предпринимал я по грязным проселочным дорогам в промозглые зимние дни, всюду таская за собой эту гостиную с мистером и мисс Мэрдстон! Чудовищное бремя, которое приходилось мне нести, кошмар, от которого я не мог очнуться, груз, давивший на мой мозг и его притуплявший! А это сиденье за столом, когда я, безмолвный и смущенный, неизменно чувствовал, что есть здесь лишние нож и вилка, и они - мои, есть лишний рот, и это - мой, лишние тарелка и стул, и они - мои, лишний человек, и это - я! А эти вечера, когда приносили свечи и мне полагалось чем-нибудь заниматься, а я, не смея читать интересую книгу, корпел над учебником арифметики, иссушающим мозг и душу! Эти вечера, когда таблицы мер и весов сами ложились на мотив "Правь, Британия" или "Прочь, уныние", но не задерживались, чтобы можно было их заучить, но, подобно бабушкиной спице, проходящей сквозь петли, пронизывали мою несчастною голову, входя в одно ухо и выходя в другое! Как я зевал и засыпал вопреки всем моим стараниям, как вздрагивал, очнувшись от дремоты, которую пытался скрыть, как не получал я никогда ответа на редкие свои вопросы! Каким казался я пустым местом, которого никто не замечал, хотя всем оно было помехой! С каким мучительным облегчением я слушал в девять часов вечера, как мисс Мэрдстон приветствует первый удар колокола и приказывает мне идти спать! Так тянулись каникулы, пока не настало утро, когда мисс Мэрдстон провозгласила: "Вот, наконец, и последний день!" - и подала мне последнюю чашку чаю, завершающую каникулы. |
