Руки обожгло неимоверной болью такой силы, что слёзы выступили на глазах. Я прикусил губу, сдерживая стон. Кажется, прикусил до крови, капли упали на тело горга, ему на морду. Он слизнул их, и мне показалось, что даже улыбнулся.

Нас больше не разделяли прутья решётки. Хотя бы в этот момент, перед смертью, он был не один. Рядом с ним маячил призрак свободы. Горг улыбнулся. Правда, выглядело это так, будто он просто оскалил свои огромные саблезубые клыки в мою сторону. Только я понимал, он не сделает мне ничего. Это была его последняя улыбка.

В следующее мгновение я даже не понял, что произошло. Зверь резко перевернулся на спину и огромными когтями — как у кошки или тигра — вскрыл себе гортань и место под челюстью, вырвав оттуда кристалл, пульсирующий серебристой энергией, размером с мой указательный палец.

Не раздумывая, он вогнал кристалл мне в колено, находившееся прямо напротив его морды. Я почувствовал дикую боль и одновременно увидел, как жизнь окончательно покидает его тело.

Кристалл, воткнутый в больное колено, начал рассасываться, будто некий грибок или серебристая плёнка всасывалась в меня, растекаясь одновременно по телу внутри и снаружи. Я завыл. Завыл в унисон с последним воем горга.

Я держал его голову и одновременно корчился от боли. Боль была такая, что в какой-то момент, взглянув в застывшие глаза разумного создания — этого существа, решившего пожертвовать своими последними минутами жизни — я отключился.

* * *

Елизавета Ольгердовна разговаривала с другом сына — очень уж давно она не видела Резвана Эраго. Последний раз он стоял на пороге её дома, когда принёс весть о смерти её внучки. Николай тогда остался на военной кампании, а княгине было не до церемоний. Единственным, кто решился сообщить эту новость «бешеной суке Угаровой», был высший оборотень и по совместительству энергомант Эраго.

Сейчас они беседовали, как старые добрые приятели. После определённого возраста все разницы в годах стираются, и теперь хоть столетний, хоть семидесятилетний маг смотрели с одинаковой усмешкой на происходящее вокруг.

Княгиня, обхватив руками фарфоровую чашку с чаем, первая нарушила тишину:

— Резван, благодарю тебя, что так быстро откликнулся на мою просьбу, — её пальцы не дрожали, создавая обманчивое впечатление спокойствия. — Ты знаешь, насколько для меня важно уберечь родную кровь.

Оборотень, сидевший напротив, медленно провёл ладонью по своей коротко стриженной бороде, прежде чем ответить:

— Знаю, княгиня, знаю. И после всех ваших потерь я просто не мог не отреагировать, — его жёлтые глаза сузились, вспоминая: — Мы хорошо дружили с Николаем, а Вику… я любил как собственную дочь.

— Что правда, то правда, — княгиня кивнула, её единственный глаз затуманился воспоминаниями. Пальцы невольно сжали ручку чашки так, что побелели костяшки пальцев. — Разбаловали вы её тогда сверх меры.

Резван откинулся на спинку стула, скрестив мощные руки на груди:

— Девушки и женщины созданы для того, чтобы их любили и баловали. А не для того, чтобы идти и утопать по колено в крови на поле боя, — его голос дрогнул, и он резко встал, подойдя к камину, будто пытаясь скрыть эмоции. — Однако же история вновь циклична… и у вас снова девушка в наследниках.

— Девушка… — княгиня провела рукой по лицу, словно стирая усталость. — Однако же есть и наследник.

Оборотень резко обернулся, его движения были стремительными, как у хищника:

— Простите мою неучтивость… — он сделал паузу, сжимая и разжимая кулаки. — Вы же знаете, я всегда был откровенен с вами.

— Говори, чауш, говори, — княгиня нахмурилась, её ногти впились в подлокотники кресла.