Звери бросились на него. Старый овцевод прижался спиной к скале и встретил их атаку. Отбиваясь из последних сил, он закричал: «Aux secours! Aux secours! Le loup! Le loup!» — «На помощь! Волк!»

Он продолжал орудовать посохом, однако рука его слабела. Куэльяк слышал, как издали спешат к нему другие пастухи, крича на бегу: «Venons! Venons!» — «Мы идем!»; волки, тоже заслышав их приближение, остановились, но он уже получил много ран и не мог держаться на ногах. Воротник прочной куртки, сшитой из нескольких слоев козьей кожи, помог защитить горло, а руками в кожаных рукавах старик сумел прикрыть лицо, но могучий волк, больший из пары, несколько раз глубоко располосовал его бедра, клочьями срывая плоть до самых костей.

Пастушьи рога трубили уже совсем рядом, и слышен был слитный лай нескольких собачьих свор. Волки прижали уши, развернулись и понеслись прочь, почти сразу скрывшись в туче поднятой пыли.

Считанные мгновения спустя подоспела подмога, которую возглавлял Куэльяк-младший. О, какое ужасное зрелище предстало его взору! По меньшей мере двенадцать овец лежали мертвыми, еще больше было раненых, остальные замерли в тупом оцепенении. Мертв, как камень, был и отважный Фидель. А в Куэльяке-отце жизнь еще теплилась, хотя уже было видно: вскоре он последует по сумеречной тропе за своим верным псом.

Сын приподнял старику голову, дал ему хлебнуть вина из походной фляги. «Волк-великан! — бормотал тот уже заплетающимся языком. — Тройной волк, о боже! Спереди — темный, темнее мрака, а по бокам — три светлых полосы, как будто солнечные лучи легли ему на ребра! О боже! Loup Garou, оборотень! Монстр! Воды, воды! Помоги мне, Пресвятая Дева! Боже мой! Мои овечки! Черт побери, будь все проклято, да провалиться этой твари прямо в ад… Мой сын! Боже…»

И старый Куэльяк замолчал навсегда.

* * *

Это был первый случай, когда тот, кого вскоре назовут Жеводанским зверем, напал на человека. И с того момента все изменилось для него. Зверь, испробовавший человеческого мяса и понявший, каково оно на вкус, переступил рубеж: отныне для него перестало быть запретным людоедство…

* * *

Уже на следующий день вся деревня вышла на облавную охоту — так, как выходят на кровную месть или в смертельный бой. Трудно сказать, что воодушевляло людей больше: желание покарать убийц родича и односельчанина, сама кровавая дикость произошедшего или публичное уведомление сеньора де Флора, что за скальп La Bête будет выплачена двойная награда, сиречь двадцать ливров. Возможно, хватило бы и последнего.

Среди охотников было несколько человек, умевших читать следы столь же искусно, как Пьер Куэльяк, а собаки у кое-кого из них были даже лучше. Тем не менее никто не усомнился, что именно Пьеру надо поручить должность «капитана», командира этой охоты.

Поиск начался с того места, где произошла вчерашняя трагедия. Толпу предупредили, что ей пока следует держаться позади, а поиск начал сам Куэльяк и трое-четверо бывших с ним louveterie: опытнейших ловчих, «волчатников», умеющих управлять сворой охотничьих собак.

Они взяли след сразу. Через пару миль на пути оказалась болотистая местность — и охотники различили на ней отпечатки волчьих лап. Зверей действительно было двое, один из них огромный, а другой гораздо меньше, вероятно, волчица. И меньший из волков хромал, на бегу поджимая поврежденную лапу.

Как же взыграли при этой вести чувства людей и собак! Победно затрубили охотничьи рога — и толпа, все еще державшаяся в отдалении, ринулась вперед.

Отпечатки вскоре исчезли, и погоня замедлилась, потому что след давно остыл. Но ловчие внимательно наблюдали за возглавлявшими каждую свору limier, французскими ищейками с изумительным чутьем, почти не уступающими бладхаундам; эти псы, старые и опытные, уверенно вели за собой остальных.