– Это мы можем, дело хорошее, – согласился отставной солдат, – когда барыня нами не побрезгует.

Я уж так ему обрадовалась, так обрадовалась, в ножки бы поклонилась.

– А крестная мать ты, что ли, будешь? – спросил солдат Анисью.

– Да нет. Я с самого дома иду, а тут встречного человека надо.

А уж совсем подошли к церкви, и никого, кроме нас, нет. Я опять в слезы.

Крякнул солдат и говорит:

– Не убивайся, барыня, это видимость только, что нет никого: там на паперти, за уголком, от ветру хоронится нищенка одна. Слышь, клюкой стучит, сюда идет.

Вошли мы в церковь.

– Каким именем нарекаете младенца? – спрашивает батюшка.

А я и не подумала прежде об имени. Сама звала тебя просто «сыночек», папенька хотел назвать Николаем в честь генерала Николая Степановича. Но раз уж его в крестные не позвали, не годится Николаем называть. Я растерялась и говорю батюшке:

– Какого нынче святого память?

– Нынче память святого апостола великомученика Кондрата.

– Вот вот, как раз нынче мои именины, – сказал солдат, – ибо зовусь Кондратием.

– Пусть и сынок мой будет Кондратием, – говорю я батюшке, – потому что супруг мой желал назвать сына в честь отца крестного.

Так и нарекли тебя Кондратием.

Окрестили тебя, записали в книгу, я говорю солдату и нищенке:

– Теперь пойдемте к нам, закусим чем бог послал.

А сама думаю боюсь, как то папенька твоих крестных встретит, как бы по его крутому характеру чего нехорошего не получилось.

И солдат тоже в смущении. Спасибо, Анисья выручила.

– В дом, – говорит, – идти им одно неудобство, они за господским то столом стесняться будут, не попьют, не поедят в охотку. Пожалуйте им, барыня, лучше деньгами, они и выпьют за здоровье крестника.

– Ай, молодец, вострушка! – оживился солдат. – Так то оно лучше будет.

Денег то у меня тогда случилось один серебряный рубль, солдат с нищенкой и тому были рады.

Потом то, Кондрата, сколько страху я натерпелась от папеньки, очень он гневался. Зато ты остался жив мне на утешение.

– А крестные мои что? – спрашивал Кондратий.

– Искала я их после, да не нашла, – вздыхая, отвечала Настасья Матвеевна. – Люди сказывали, что не местные они были, прохожие, а откуда и куда шли, никто не знал. Спаси их Христос, видно, хорошие люди были, ты их, Кондраша, в молитве поминай…

По коридору, звеня колокольчиком, прошел дядька. Урок окончился. Гераков прервал чтение на полуслове. В классе сразу стало шумно.

– Рылеев! – кричал Фролов. – Посмотри, как я Грека изобразил!

– А и правда вылитый, – согласился Рылеев.

3

Жизнь Первого кадетского корпуса была похожа на хорошо отлаженный, добротный часовой механизм: утренняя побудка в начале шестого часа, на завтрак неизменный сбитень, затем классы до обеда, обед, после обеда – вечерние классы, потом ужин, и в десять вечера – сон.

С годами кадеты переходили из малолетнего отделения в средние мушкатерские роты, которых насчитывалось четыре, и в старшую предвыпускную гренадерскую роту, сменялись изучаемые ими предметы, но ничто не изменяло ритма корпусной жизни, чередования положенных занятий, завтрака, обеда, ужина, и в конце концов за более чем десятилетнее пребывание в корпусе у кадета все эти годы сливались в нечто единое целое, состоящее из повторяющихся элементов.

К лету 1812 года Рылеев находился в корпусе одиннадцать лет и состоял уже в первой, гренадерской роте. Впрочем, каких либо особых изменений в себе он не замечал.

Ученье оставалось ученьем. Рылеев учился неровно, иногда что то его увлекало, заинтересовывало, он получал высокие баллы, заводил тетради для записи лекций.