впоследствии,   постепенно   приобрели   они   значительность.  Он  не  мог

припомнить, было это до или после  его первой встречи с О'Брайеном; и когда

именно узнал в том голосе голос О'Брайена -- тоже не  мог  припомнить.  Так

или иначе, голос был опознан. Говорил с ним во тьме О'Брайен.

     Уинстон  до  сих  пор  не  уяснил  себе  --  даже  после того, как они

переглянулись, не смог уяснить, -- друг  О'Брайен  или враг. Да и не так уж

это, казалось, важно. Между  ними  протянулась  ниточка  понимания,  а  это

важнее  дружеских  чувств  или  соучастия.  "Мы  встретимся  там,  где  нет

темноты",  --  сказал  О'Брайен.  Что  это  значит,  Уинстон не понимал, но

чувствовал, что каким-то образом это сбудется.

     Голос в телекране прервался. Душную комнату наполнил звонкий, красивый

звук фанфар. Скрипучий голос продолжал:

     "Внимание! Внимание! Только что поступила сводка-молния с Малабарского

фронта. Наши войска в  Южной  Индии  одержали решаюшую победу. Мне поручено

заявить, что  в  результате  этой  битвы  конец  войны  может  стать  делом

обозримого будущего. Слушайте сводку".

     Жди   неприятности,  подумал  Уинстон.  И  точно:  вслед  за  кровавым

описанием разгрома евразийской армии  с умопомрачительными цифрами убитых и

взятых в плен последовало объявление о том,  что  с  будущей  недели  норма

отпуска шоколада сокращается с тридцати граммов до двадцати.

     Уинстон опять рыгнул. Джин уже выветрился, оставив после себя ощущение

упадка.  Телекран,  то ли празднуя победу, то ли чтобы отвлечь от мыслей об

отнятом шоколаде, громыхнул: "Тебе,  Океания".  Полагалось встать по стойке

смирно. Но здесь он был невидим.

     "Тебе, Океания" сменялась легкой музыкой. Держась к телекрану  спиной,

Уинстон  подошел к окну. День был все так же холоден и ясен. Где-то вдалеке

с глухим  раскатистым  грохотом  разорвалась  ракета.  Теперь  их падало на

Лондон по двадцать-тридцать штук в неделю.

     Внизу на улице ветер трепал  рваный  плакат,  на  нем  мелькало  слово

АНГСОЦ.  Ангсоц.  Священные  устои  ангсоца.  Новояз,  двоемыслие, зыбкость

прошлого. У него возникло такое  чувство,  как  будто  он бредет по лесу на

океанском дне, заблудился в мире чудищ и сам он --  чудище.  Он  был  один.

Прошлое   умерло,   будущее   нельзя   вообразить.   Есть  ли  какая-нибудь

уверенность, что хоть  один  человек  из  живых  --  на  его стороне? И как

узнать, что владычество партии не будет вечным? И ответом встали перед  его

глазами три лозунга на белом фасаде министерства правды:

ВОИНА -- ЭТО МИР

                          СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО

                             НЕЗНАНИЕ -- СИЛА

     Он  вынул  из  кармана  двадцатипятицентовую  монету.