четкими буквами те же лозунги,  а  на  оборотной стороне -- голова Старшего

Брата. Даже с монеты преследовал тебя его взгляд. На монетах, на марках, на

книжных обложках, на знаменах, плакатах, на сигаретных пачках  --  повсюду.

Всюду  тебя  преследуют  эти глаза и обволакивает голос. Во сне и наяву, на

работе и за едой, на улице и дома, в ванной, в постели -- нет спасения. Нет

ничего твоего, кроме нескольких кубических сантиметров в черепе.

     Солнце ушло, погасив тысячи окон  на фасаде министерства, и теперь они

глядели угрюмо, как крепостные бойницы. Сердце  у  него  сжалось  при  виде

исполинской  пирамиды.  Слишком  прочна она, ее нельзя взять штурмом. Ее не

разрушит и тысяча ракет. Он снова спросил себя, для кого пишет дневник. Для

будущего, для прошлого...  для  века,  быть  может, просто воображаемого. И

ждет его не смерть, а уничтожение. Дневник превратят в пепел, а  его  --  в

пыль.  Написанное  им прочтет только полиция мыслей -- чтобы стереть с лица

земли и из памяти.  Как  обратишься  к  будущему,  если следа твоего и даже

безымянного слова на земле не сохранится?

     Телекран пробил четырнадцать. Через десять минут ему уходить. В  14.30

он должен быть на службе.

     Как  ни  странно,  бой  часов  словно  вернул  ему  мужество. Одинокий

призрак, он возвещает правду, которой  никто  никогда не расслышит. Но пока

он говорит ее, что-то в мире не  прервется.  Не  тем,  что  заставишь  себя

услышать,  а  тем, что остался нормальным, хранишь ты наследие человека. Он

вернулся за стол, обмакнул перо и написал.

        Будущему  или  прошлому  --  времени, когда мысль свободна, люди

     отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда

     есть правда и былое не превращается в небыль.

        От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от

     эпохи двоемыслия -- привет!

     Я  уже мертв, подумал он. Ему казалось, что только теперь, вернув себе

способность выражать мысли, сделал он бесповоротный шаг. Последствия любого

поступка содержатся в самом поступке. Он написал:

        Мыслепреступление не влечет за собой смерть:

        мыслепреступление ЕСТЬ смерть.

     Теперь, когда он понял,  что  он  мертвец,  важно  прожить  как  можно

дольше.  Два пальца на правой руке были в чернилах. Вот такая мелочь тебя и

выдаст. Какой-нибудь востроносый ретивец в министерстве (скорее, женщина --

хотя бы та  маленькая  с  рыжеватыми  волосами,  или темноволосая из отдела

литературы) задумается, почему это он писал в обеденный перерыв,  и  почему

писал  старинной  ручкой,  и  что  писал,  а потом сообщит куда следует. Он

отправился в ванную и  тщательно  отмыл  пальцы зернистым коричневым мылом,

которое скребло, как наждак, и отлично годилось для этой цели.

     Дневник он положил в ящик стола. Прячь, не  прячь  --  его  все  равно

найдут;  но  можно  хотя  бы проверить, узнали о нем или нет.